Владимир Добряков - Вредитель Витька Черенок

— А кто у тебя дома? — спросила она.

— Никого. Я одна, — сказала Саша.

В передней Шура сняла тапочки и осталась босиком.

— Надень мои шлепанцы, — предложила Саша.

— Не надо.

— Надень все-таки, простудишься.

— Мне не холодно.

Тогда и Саша, из солидарности, стащила свои носки и тоже осталась босиком. Пол действительно был нехолодный.

— Ладно, можно и так, — рассмеялась она. — Ну, что ты хочешь посмотреть, цветы?

Войдя в большую комнату, где у стены длинными рядами, до самого верху, теснились корешки книг, Шура замерла, широко раскрыла глаза.

— Как в библиотеке, — прошептала она.

— А у вас дома много книг? — спросила Саша. И пожалела, что спросила. На узеньком, бледном лице Шуры снова появилось какое-то замкнутое, недоброе, почти враждебное выражение. Саше даже показалось, что Шура хочет уйти. Но нет, постояла Шура, помолчала, глядя в одну точку, и неожиданно со злостью проговорила:

— Нет у нас дома книг!

— Совсем нет? — скорее машинально, чем удивленно, спросила Саша.

— Да, совсем нет. Совсем! — Шура сердито уставилась на Сашу. — Что еще хочешь узнать?

Саша растерялась.

— Не надо, Шура, не говори. Я ни о чем не хочу спрашивать. Тебе это неприятно. Я вижу… Вот посмотри лучше, какие фонарики. На той квартире они почти не цвели. А здесь, на солнышке, скоро, наверное, зацветут. Как ты считаешь?

Шура тронула пальцами круглый зеленый листочек с тонюсенькими прожилками и тихим, печальным голосом проговорила:

— Отец никогда не покупает книг. — Помолчала и добавила: — Книг! Даже ни одной игрушки не купил мне… Ни разу не купил…

Саша подумала: «Наверное, отец не родной ей». Но спрашивать об этом не стала. А Шура, начав говорить, вдруг почувствовала, что ей хочется все-все рассказать этой доброй и ласковой девочке.

— Помнишь, я плакала на лестнице, когда вы с Женей про часы меня спросили?.. Мне так обидно стало. Вам часы подарили, а у меня дома никто и не вспомнил, что учебный год кончился и я перешла в пятый класс. Я нарочно дневник на стол положила. Думала, посмотрят. А отец пришел пьяный, клеенку со стола сбросил и ботинком на дневник наступил. Обертку даже порвал…

И снова Саша ничего не сказала, не спросила. Лишь, затаив дыхание, смотрела и смотрела на Шуру.

— Счастливая Тома, моя сестра, — продолжала Шура. — Закончила восемь классов и уехала в Курск. В профтехучилище поступила. Могла бы и здесь учиться, но специально уехала. Подальше от дома, от отца. Я тоже уеду. Скорей бы только восемь классов кончить… Я боюсь отца… В прошлое воскресенье напился и сказал, чтобы все убирались из дому. Потом замахнулся на маму, и я заплакала. А он закричал маме: «Зажми щенку глотку, пока не задушил…» И мама его боится. У нас еще тетя моя жила. Тоже уехала. Измучилась… Я с Леной Сажиной за одной партой сидела. У нее неродной отец, а как ей живется! Одевают хорошо, никогда не обижают, отец зимой на лыжах с ней ходил. А у меня и родной, да какая жизнь с ним… Ох, сколько еще времени, пока восьмой класс закончу…

Выговорилась Шура, и, видно, легче ей стало. Не многим доверяла она свою тайну. Только самым близким подругам, каким очень верила. В школе, где до этого училась, лишь две девочки знали о ее жизни. И вот теперь — Саша.

— Только никому-никому не рассказывай про это, — предупредила Шура.

— Хорошо, никому не скажу, — пообещала Саша.

— А фонарик уже скоро распустится. — Шура принялась разглядывать цветок. — Вот бутончик уже зреет…

Саша отщипнула тонкий стебелек фонарика, потом отрезала ножницами сочный стебель цветка с лиловыми листьями. Осторожно завернула все это в газету.

— А я традесканцию тебе принесу, — сказала Шура. — Листочки у нее серебристые-серебристые и будто из бархата.

Шура взяла газетный сверток, собралась уходить, но, увидев на Сашином письменном столе маленькие дневнички, вдруг вспомнила что-то, остановилась.

— Я ваши парты видела, — сказала она.

— Где? — живо обернулась Саша.

— В овраге. Мама послала нарвать щавелю, и я увидела их.

— Давно это было?

— Неделю назад. Нет, больше… Только ящики поломаны были. Для парт уже не годятся.

— Может, это были другие ящики? — недоверчиво спросила Саша.

— Нет, те самые. Я же видела. Там и карандашом было написано: 1+2=3…

Шура ушла. Вернувшись в свою комнату, Саша еще долго сидела у письменного стола. Думала о Шуре, о нелегкой ее жизни. Листала дневнички, не нужные теперь никому и забытые. Кто же все-таки разорил их школу? Дворничиха? Ох, и вредная! Так уж будто и мешали мы! И ящики со зла разломала…