Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

— Знаю, хлопчики, было, — согласился матрос, закусив губу. — Было…

Я воспользовался молчанием:

— И еще они вешали… людей. А у Соловья, — кивнул я на Вовку, — у Соловья они батю…

Но тут Ленька пнул меня локтем в бок, и я поперхнулся.

— Я в курсе дела, хлопчики. — Матрос смущенно отер лоб, сдвинул на затылок видавшую виды бескозырку с тонким белым кантиком и продолжал: — Но то ведь — они, а то — мы. А, хлопцы?

И мне вдруг показалось, что он не допрашивает нас, а словно оправдывается перед нами, такой у него был вид. Я совсем осмелел, вышел из-за Ленькиной спины. И тут молчавший до сих пор Соловей вдруг угрюмо произнес:

— А мы их все равно будем лупить. Пока идет война. Зачем они к нам пришли?

Матрос, видно, не ожидал такого отпора и растерялся совсем. Ну конечно, растерялся. Он опять сдвинул на лоб свою бескозырку, потом предложил нам совсем уже мирным тоном:

— Присядем, хлопчики?

И, не ожидая нашего согласия, опустился на траву, расстегнул бушлат.

Мы с братом тоже сели. Один только Соловей продолжал стоять.

— Так… Значит, лупить будете? — то ли спросил, то ли подтвердил матрос.

Мы промолчали.

— Хотите, расскажу вам одну историю, хлопцы? Минуточку, вот только закурим…

Матрос вынул из кармана кисет и разложил у себя на колене квадратик бумаги.

— Одну минутку, хлопцы…

Он положил на бумагу щепотку табаку, но в это время дунул ветерок и смел табак на траву.

— Беда, — огорчился матрос, — не привык я еще. Беда… — Он усмехнулся, кивнул на свою культяпку и протянул кисет моему брату: — Ну-ка, сверни, друг.

И Ленька свернул.

Матрос глубоко затянулся толстой самокруткой и начал:

— Такая, значит, история, хлопчики. Жил да был вот на этом самом Черном море один моряк. Колей Непряхиным звали. Матросом он был. Ясно?

Мы кивнули: ясно, мол.

— Так вот, — продолжал матрос. — Ходил этот Коля Непряхин по белу свету на своем лайнере, и казалось ему, что он уже старый волк, хотя лет ему было всего-то… — Матрос чуть приподнял ладонь над травой, как бы показывая, каким был старый морской волк Коля Непряхин до войны. — Для вас он, конечно, дядя, — матрос посмотрел на меня и на Вовку, — а вот для тебя, пожалуй, корешом мог быть, — сказал он Леньке. — Но не в этом дело, хлопчики. Посмотрите-ка вон туда… — Матрос привстал и протянул руку в сторону порта. — Видите, вон у второго причала возле покалеченного элеватора посудина дымит. Видите?

Мы привстали и вытянули шеи в сторону порта.

— Это который с белой ватерлинией? — спросил Ленька.

— Точно, — одобрительно заметил матрос. — Именно с белой ватерлинией. Посуда типа «Либерти». Что такое «либерти», знаешь?

Ленька смущенно пожал плечами: не знаю.

— «Либерти» по-английски — «свобода», — объяснил матрос Леньке и добавил: — Ты, брат, если метишь в капитаны, английский должен назубок знать. Так вот… — Матрос еще раз затянулся самокруткой, выпустил две белые струйки дыма через нос и продолжал: — Ходил, значит, этот самый Коля по свету на своем «Либертосе» и, конечно, думал капитаном стать и все такое прочее… Ясно?

— Ясно, — сказал Ленька.

— А теперь скажи мне, видел ты где-нибудь безлапого капитана? — спросил матрос у моего брата и невесело тряхнул пустым рукавом бушлата.

Ленька промолчал. Ленька не знал, что ответить.

— То-то, — укоризненно произнес матрос и глубоко затянулся. — Так что же, по-твоему, выходит, я должен их всех в расход?! — спросил он вдруг неожиданно громко, и я вздрогнул. — Ладно, в бою не жди от меня пощады, но пленных… Так что вам мой совет, хлопцы: кончайте вы эти самые обстрелы. Что, у вас других дел нет, что ли? Молчите? Ну, раз молчите, значит, договорились. — Матрос загасил о траву окурок, запахнулся в бушлат и лег на траву. — А знаете, парни, какие до войны на Хлебной гавани бычки клевали? Вот такие сурманы! — Он рубанул рукой чуть пониже колена. — Песочники. Уха́ из них…

Мы долго сидели на обрыве с Колей Непряхиным и домой возвратились совсем поздно.

Во дворе, когда расходились, Соловей сказал мне и Леньке, как бы читая наши мысли:

— А я завтра все равно пойду.

Мы всё же пришли на следующий день к обрыву.

И немцы, когда увидели нас, вели себя точно так же, как раньше: съежились, втянули головы. И кое-кто короткими перебежками на четвереньках начал отступать под прикрытие казармы. Я даже улыбнулся: «Здорово мы их выдрессировали». Я улыбнулся, потому что мы стояли на самом краю обрыва и не спешили начинать обстрел. Вернее, это мы с Ленькой не спешили собирать камни. Вовка собирал. Он молча складывал их на краю обрыва и косился на нас исподлобья.