Илья Туричин - Закон тридцатого. Люська

А кто сказал, что время вмешаться? Может быть, благоразумнее ждать?

Ждать? Чего? Беды?

Елена Владимировна взялась за медную ручку. Холод ожег пальцы. Дверь открылась без скрипа. Елена Владимировна шагнула к письменному столу, потянула на себя дверцу тумбочки. Она не подалась, оказалась запертой на ключ. Никогда, никогда раньше Оленька не запирала стола. От кого запирать?

Елена Владимировна судорожно, как слепая в незнакомом месте, стала шарить по столу в поисках ключа.

Не найдя его на столе, принялась за стеллаж, стала переставлять книги и предметы на нем с места на место. Руки стали торопливыми и непослушными. Из дрожащих пальцев выскользнул краб. Брызнули осколки его стеклянного колпака. Елена Владимировна вздрогнула, беспомощно прижала руки к груди.

Да что ж это! Хоть бы Алеша был дома. От отца она не посмеет прятаться! От отца она не закроется! Елена Владимировна с обидой посмотрела на запертый ящик, будто в нем спряталась от нее сама Оленька.

Что ж делать?

Елена Владимировна стала перебирать мысленно знакомых, с кем бы можно было посоветоваться. И ни на ком не могла остановиться. Она уже пришла было в отчаяние, но неожиданно вспомнила о старом учителе Александре Афанасьевиче. Он на пенсии. Он много работал с детьми. Оленька у него училась. Оленька считает его скучным, но какое это имеет значение? У него — многолетний опыт. Он поймет, поможет.

Плюха поджимал губы, точь-в-точь как учительница по математике Василиса Романовна. Лицо у него при этом становилось еще более одутловатым, а нижняя губа почти совсем скрывалась под верхней.

Виктор изредка поглядывал на него, слушая объяснения математички, и аккуратно списывал с доски решение задачи.

Плюха тоже писал. Виктор видел, как он поставил скобки не там, где надо, хотел подтолкнуть его локтем, но сдержался. Вообще с Плюхой что-то творится. Никогда у него не было такого неприступного вида, никогда он не поджимал губ.

— Как тетино здоровье? — спросил Плюха Виктора на перемене.

— Спасибо, получше.

— Эх ты, — вздохнул Плюха. — Я тебя в кино видел… С тетей…

Виктор закусил губу:

— Ладно, Плюха… Ну, был в кино. Ведь не маленькие ж мы!

— Конечно. Только зря ты тетю приплел. Сказал бы, и все. А то: «тетя больна», «вирусный грипп», — Плюха повернулся и пошел по коридору, нелепо размахивая руками.

Виктор хотел окликнуть его, вернуть, но тут подошла Лена Колесникова.

— Шагалов, сегодня будем разбирать твое поведение на комитете. В связи с Иваном Ивановичем.

— Есть указание? — спросил Виктор с усмешкой.

— При чем тут указание? — нахмурилась Лена. — После шестого урока приходи в кабинет директора.

— А не приду?

— Ты с ума сошел! — Лена сделала большие глаза.

Виктор сморщился:

— Ладно. Приду.

Лена кивнула и заспешила по коридору с деловым видом, широко шагая длинными ногами.

У Виктора испортилось настроение. Не столько оттого, что будут его «прорабатывать» за шутку с Иваном Ивановичем, сколько из-за необходимости остаться после шестого урока. Оленька пойдет одна, и он не сможет проводить ее. Последние дни после уроков получалось так, что они выходили из дверей школы порознь, а сразу за садовой калиткой оказывались вместе. И шли домой более длинным путем, петляя по переулкам. Ни Виктор, ни Оленька не признались бы, что ищут встречи. Не сговариваясь, шестым чувством, по полувзглядам, полужестам, угадывали они ту единственную минуту, когда надо надеть паль то и выходить на улицу, чтобы непременно встретиться.

Черт бы побрал комитет! Вот взять да и не пойти!. Пусть «прорабатывают» сами себя, друг друга…

Виктор вконец расстроился. Подошел к окну, стал следить, как крупные капли недружно ударяют по ржавому карнизу.

Оленька гуляла по коридору с подругами, видела Виктора, стоявшего у окна с окаменевшим лицом, угадала: что-то произошло. Но подойти постеснялась. Прошла мимо не глядя, слушая и не слыша, о чем судачат подруги.

Заметил Виктора и вернувшийся Плюха. Подумал, что Виктор расстроился из-за него. Поджал губы: хорошо, хоть расстроился. Захотелось подойти к другу, сказать что-нибудь такое… Ну, что соревнования наконец могут состояться, каток подмерз.

Он бы подошел, если бы не подкатился к нему толстый Володька Коротков. Кивнул на Виктора:

— Видал? Посмурнел. Песочить будут. На комитете.

— За что?

— За Ивана Ивановича, — усмехнулся Володька.

Противно-резко зазвенел звонок. Он звенел двояко: резко на урок и весело — на переменку.