Илья Туричин - Закон тридцатого. Люська

— Ходила. Но это ничего не значит. Мало ли куда мы ходили с па? Мы были взрослыми.

— А мы? У меня уже есть паспорт!

— Вот па сходит в милицию и попросит самого главного начальника, чтобы у тебя его отобрали. Вот и будешь без паспорта.

Оленька засмеялась, снова потерлась носом о щеку матери и сказала:

— Пожалуйста, не надо. Я больше не буду. Я буду хорошая. Буду учить уроки и свяжу тебе новые шерстяные носки, чтобы ты могла бегать по квартире без туфель. А теперь, раз ты больше не сердишься, я удаляюсь в свои апартаменты и буду делать уроки.

— А кушать?

— А омлет?

Оленька ушла в свою комнату, прикрыла двери, присела у стола и развернула листок, который Виктор сунул ей на канале.

«Милая!

Никогда, никогда бы не решился произнести это слово.

Сколько удивительных слов придумали люди, чтобы передать чувства. Но когда слова эти произносятся вслух, да еще незнакомыми людьми, они кажутся пошлыми и затасканными. Любимая, дорогая, родная, милая, ласточка моя! До ужаса иной раз становится стыдно, когда слышишь их где-нибудь. Только слышишь, не произносишь.

И все же мысленно я часто повторяю, думая о тебе: «Милая, родная, ласточка моя». И мне не стыдно. Только сердце сжимается, как подумаю, что вдруг когда-нибудь наберусь храбрости и произнесу эти слова. И ты их услышишь.

Я стал богатым, очень богатым, все спорится у меня, и стихи, пусть неуклюжие, сами рвутся наружу. И если бы кто-нибудь вчера сказал мне, что я напишу это письмо, я бы только засмеялся. Может быть, я его только напишу и не отдам. Не решусь. А если решусь…

Порви его. Но помни, что я без тебя — ничто. И не смейся. Если ты засмеешься — не знаю, что произойдет. Я еще никогда не был так счастлив. И не отвечай на это письмо.

Оленька закусила губу. На какое-то мгновение ей показалось, что она слышит тихий голос Виктора. Она перечла стихи, подперла голову рукой. Почему так сжимается сердце, тихонько-тихонько, будто кто-то ласкает его теплой мягкой ладошкой? И почему хочется читать его стихи наедине? Только наедине. И почему, когда читаешь, слышишь его голос и видишь его глаза? И от них не уйти, не отвернуться? Почему?

Скрипнула тоненько дверь. Оленька спрятала листок.

— Что ты там прячешь?

— Ничего, ма. Я обдумываю задачу.

Почему она говорит неправду — и ей не стыдно при этом? Ведь она никогда не лгала.

Елена Владимировна прикрыла дверь, постояла возле нее. А все-таки Оленька что-то прятала. Какую-то бумажку. И снова ею завладела тревога. Который раз! Наверно, так и должно быть, что мать вечно тревожится, и теряет покой, и ворочается по ночам, отгоняя видения завтрашнего дня. И сердце ее томится неясным предчувствием разлуки и все надеется, что девочка останется девочкой и никогда и ни с кем не придется делить ее судьбу.

Оленька открыла стол, достала из нижнего ящика толстую тетрадь в черном ледериновом переплете, полистала ее и, дойдя до чистой страницы, написала:

«Сегодня В. передал мне письмо. Я хочу быть самой доброй, самой умной и самой красивой. Для него. И никого не огорчать. Пусть люди будут счастливы. Все, все».

Утром, после того как Оленька ушла в школу, Елена Владимировна несколько раз подходила к двери в ее комнату. Стояла, прислушивалась, будто в пустой комнате кто-то мог быть, но входить не решалась.

Оленька уходит куда-то… Возвращается поздно… Была в кафе!.. Вчера что-то прятала. Определенно что-то прятала. У нее появились тайны. Она что-то скрывает. Раньше этого никогда не было.

У Елены Владимировны такое ощущение, будто дочь отдаляется, уходит. Кто-то взял ее за руку и уводит. А она ведь девочка еще, чистая, доверчивая, ребенок еще! Куда ее уводят? Кто? Куда идет она? Одна, без матери! Надо узнать, что она прячет. Обязательно узнать. Может быть, все выяснится, может быть, и страхи напрасны?

Елена Владимировна стоит у двери, а войти не решается. Может быть, благоразумнее не лазить в чужой столик, за чужими тайнами…

То есть как это чужой, чужие? Это ее дочь, родная дочь, кровиночка. Она выносила ее, вынянчила на руках. Она отдала ей себя, всю себя, свою молодость, свою жизнь, свою любовь. И если с дочкой случится беда — это ее беда. И она никогда, никогда не простит себе, что не вмешалась, не остановила вовремя.