Когда всё было готово, мы ввели Последнего-из-Могикан. Он удивлённо разглядывал новую обстановку. Нам, конечно, пришлось повозиться, прежде чем мы уложили его на кушетку, но в конце концов он и с этим смирился. Стаффан скомандовал ему «На спину!», и Последний-из-Могикан послушно перекатился на спину. Будто какой жирный старик — развалился себе и покряхтывает.
Стаффан легонько поглаживал его по животу, и он перестал возиться и лежал теперь совсем спокойно. Тогда Стаффан спустил пониже шнурок, на котором у него была подвешена над кушеткой старинная серебряная монета. Стаффан сказал мне, что это — серебряный доллар, это ему дедушка дал. Дедушка у него был моряк и видел самого Буффало Билла — как тот в одном там цирке стрелял в подброшенные в воздух монеты. На этой монете была посередине отметина — след выстрела Буффало Билла.
Стаффан покачивал монету перед носом Последнего-из-Могикан, метроном в это время тикал, а Стаффан читал вслух из книги про гипноз, очень стараясь, чтоб получалось «по-гипнотически», так монотонно-монотонно:
— Успокойтесь, расслабьтесь. Вы спокойны, вы расслабились, вы ни о чём не думаете, только слышите, что я говорю, вы чувствуете, как ваши ноги тяжелеют, ваши копыта тяжелеют (про копыта он, конечно, прибавил от себя), вы расслабились, расслабились всем телом, вам хочется погрузиться в приятную тьму, в приятную тьму, вы погружаетесь, всё глубже, всё глубже, покой наполняет вас, всё больше, всё больше, вы только слышите мой голос, вы ни о чём не думаете, абсолютно ни о чём, только слышите мой голос, вы спокойны, вы расслаблены, спокойны, расслаблены, спокойны, расслаблены, вам хочется спать, всё больше хочется спать, вы дышите ровно и глубоко — ровно и глубоко — ни о чём не думаете, только звучит мой голос — дышите ровно и глубоко, ровно и глубоко, вы засыпаете, глубоко, сладко, спокойно…
Мне захотелось спать. Голос Стаффана был монотонный, убаюкивающий. Последний-из-Могикан тоже, казалось, вот-вот заснёт. Глазки у него закрылись. Он развалился на кушетке и посапывал ровно и глубоко.
— Вы погружаетесь всё глубже и глубже в приятную тьму, вы засыпаете — глубже и глубже — вам покойно, вы расслаблены, слышите только мой голос — вы засыпаете глубоким, спокойным сном — всё более глубоким — пока я считаю до десяти, считаю до десяти, вы всё глубже погружаетесь в сон — гораздо глубже — гораздо глубже — раз — глубже, глубже — два — глубже, глубже, глубже — три — глубже и глубже — четыре — ещё глубже — пять — вы уже спите глубоко и спокойно…
Последний-из-Могикан и правда спал. По его симпатичной поросячьей мордочке расплылась блаженная улыбка. Я и сам еле удержался, чтоб не прилечь вздремнуть рядом с нашим Могиканином. Мы подождали, пока поросёнок заснёт покрепче. Потом Стаффан продолжал:
— Ты слышишь мой голос, слышишь мой голос, завтра ты проснёшься, и ты приложишь все старания, все старания, ты победишь всех этих собак, ты будешь бодрый и сильный и победишь собак, ты проснёшься очень бодрым, и ты приложишь все усилия, все усилия, ты разгромишь их всех в пух и прах…
Это уже Стаффан не читал по книге, а сам всё сочинил. Я подумал: хорошо, если наш Могиканин вообще завтра проснётся. Не исключено ведь, что гипноз собственного сочинения Стаффана не подействует. Мы тихонько встали, вышли на цыпочках из загона и отправились сами спать. Я подумал, что нам-то, наверное, будет потруднее дышать ровно и глубоко и заснуть глубоким, сладким, спокойным сном.
Когда на следующий день мы прибежали к Последнему-из-Могикан, он уже встал со своей кушетки. Выглядел он и правда необыкновенно бодро, глазки так и блестели. Он пожирал ту самую занавеску, которую Стаффан повесил перед входом и которая, вообще-то говоря, была красным вечерним платьем Стаффановой мамы. Платье ему, как видно, очень понравилось, он жевал его с большим аппетитом. Когда мы его отняли, оно уже мало походило на вечернее платье.
Хлопот предстояло ещё порядочно.
В последнее время мне пришлось немало повозиться, собирая разную детскую одёжку. Дома у нас мало что нашлось. Только одна Лоттина старая юбочка, из которой она выросла. И я стал ходить по знакомым и выпрашивать разные детские тряпки, какие уже не нужны. Они думали — это я для Евы, и спрашивали, скоро ли надо ждать ребёночка. Но когда мне тащили одежонку для грудных, я говорил, что хорошо бы на несколько размеров больше, потому что ребёночек будет, наверное, очень-очень крупный.
Так я раздобыл белую панамку, красную майку, варежки и шарф, синий, как глаза у Лотты. Ну разве этим обойдёшься? И коляску, выходит, только зря тащили к свинарнику…
Читать дальше