Ирина Богатырева - Луноликой матери девы

Отца тревожило это. У мальчишки все пытался он узнать, как далеко стоит его племя, большие ли у них стада и кочевья. Но ничего не мог добиться: мальчишка был глуп, языка не понимал, звездного неба не знал и очень всего боялся. Что не явились за ним, говорило отцу, что это была случайная встреча. Но и случайность была знаком.

Обо всем этом рассказывал мне отец зимой, и не лежала его душа к тому, чтобы отпускать пленника. Предвиденье, дарованное нашему царскому роду от Бело-Синего, тяготило его. Но традицию обойти не мог. Потому велел людям, у кого жил мальчишка, обходиться с ним так, чтоб не хотел он уйти.

Так и вышло: когда вывели его к костру, упитанного, раскосого, темнолицего даже после долгой зимы, и стали спрашивать, хочет ли он уйти, он замотал головой и сказал: «Нет». Глаза его были испуганными, и озирался он так, будто не знал, куда и бежать. Традиция была соблюдена. Мальчика подвели к котлу с мясом, и он получил свою долю.

Я взглянула на отца: доволен ли он? Но его лицо было мрачно, будто тревога не оставила его. Я подъехала и тихонько спросила:

— Отчего ты печален? Он не уйдет и не расскажет, где мы стоим и как живем.

— Это только голос собаки, сама собака еще за холмом, — ответил отец.

— Нам ли бояться войны.

— Степь большая, дочка. Атсур рассказывал, что в их семьях бывает по три или четыре жены, не считая пленниц, и взрослых братьев по двенадцать и более человек. Этот малец только и сумел сказать, что был шестнадцатым сыном в семье, потому всегда мало ел. В наших домах столько и не уместится. Малец не знает, как имя царя, что правит ими, но мое сердце говорит, что это Атсур. В нем достаточно было ярости для того, чтобы прогнать всех своих братьев. А если так, то он вернется, дочка. Сколь ни велика степь — Атсуру она станет тесна.

Мне хотелось говорить с отцом еще, но он похлопал Учкту по холке, давая знать о конце разговора, и отъехал. Парни и девы уже готовились состязаться в стрельбе из лука, дети до посвященья — в беге и метании дротиков, взрослые воины — в борьбе. Скачки еще не наступили, и я поехала смотреть на стрельбу.

Стрельбище — это ровная площадка длиной в две сотни шагов. В конце ее ставят фигуру из соломы и хвороста — всадника на коне в полный рост. На нем красным помечены точки: глаза, бок, бедро, шея, круп у коня, нос. Сперва стреляют сбоку, по пять человек. Кто выстрелит лучше, будет стрелять снова, когда поставят фигуру лицом. Точек для попадания сразу становится меньше. Тогда тоже стреляют впятером — те, кто уже победил в первой стрельбе. Наконец остаются не больше пяти человек и стреляют с коня. Все они получают ведро хмельного молока, а самый меткий — жирного барана и колчан со стрелами.

Когда я подъехала, несколько пятерок уже отстреляли, и те юноши и девы, кто хотел участвовать, толпились возле двоих парней, они раздавали кусочки синей нити, участники повязывали ее на плечо. Когда нить в мотке заканчивалась, больше не брали участников.

Мои девы, спешившись, стояли возле изгороди и обсуждали, как стрелять вернее.

— Ветер боковой, — говорила Ильдаза. — Того гляди снесет. Ты видела, как Тиратка метила? С плеча, потому и попала.

— Она попала, потому что лук боевой взяла, — отвечала Согдай. — У такого лука тетива, что меч. Любой ветер на стрелу насадит.

— Да, лук охотничий сейчас слаб, — кивнула Ильдаза. — Не у всех, конечно. У Зонара, говорят, на охоте лук сильней, чем у другого воина. Он два года назад один из всех попасть мог, когда ветер в лицо дул. У некоторых стрелы не долетали до истукана, а он у коня морду в щепки разнес. Вот какой у него лук! Но раз в этом году не будет Зонара, так и смотреть нечего.

— Я не думала, что охотники могут участвовать в стрельбе, — подала голос Очи.

— Отчего нет?

— Они же всегда с луком, не как пастухи. Зачем им лишнюю цель искать?

— Плохо ты о пастухах мыслишь, — фыркнула Ильдаза. — Они тоже без лука не ходят. У нас все воины, что охотники, что пастухи. Потому и стрелять могут все.

— Раз все равны, я пойду, — сказала вдруг Очи.

— Тебе не стоит, — вставила я слово.

— Отчего же? Чем я хуже?

— Ты не как все, ты посвящена Луноликой.

— Те! Я охотник, а не Луноликой матери дева пока. Я еще своего не сказала слова.