Михаил Горбовцев - Мишкино детство

Тихоныч разгорячился, схватил Мишкину голову и, заглядывая ему в глаза, продолжал дрожащим от слез голосом:

— Не обижай людей… Имей капитал не в сундуке, а в груди. Я тебе вылью всю душу, как она есть…

У Мишки ныла душа. Его тошнило от водочного перегара, которым обдавал его Тихоныч. Ему хотелось вырваться из неприятных, потных рук Тихоныча, бросить конфеты и снова бежать в больницу разыскивать мать.

Подошла Власьевна.

— Ну, — вздохнула она, — царство небесное Варваре: преставилась.

И перекрестилась.

Мишка, будто окаменелый, простоял с минуту молча, потом безумным голосом крикнул: «Мам!» и побежал, сам не зная куда и зачем.

Приближалась гроза. Поблескивала молния. Роптали деревья. Сестра купчихи Зайцевой басом кликала своего любимца кота. От ярких вспышек молнии то ясно, как днем, всплывал белый дом купчихи Зайцевой, то снова тонул в голубоватом сумраке ночи. На гребне крыши, у трубы, чернел неподвижный силуэт слепого голубя.

Возвращению Мишки из города в деревню больше всех обрадовался Митька: он подошел к другу, снял шапку и поцеловал его три раза, как на пасху.

— Вот хорошо! — сказал он. — Мой напарник — ты его не знаешь, из Разореновки Прошка — бросил стеречь стадо. Нанимайся. Мужики будут рады, что не ходить, не искать пастуха… Ты не будешь отгонять скот от потравы, я сам буду. Ладно?

— Ладно, — согласился Мишка.

— Ну, вот и слава тебе господи, — сказала вслух и перекрестилась тетка Арина.

— А сколько тут делов без тебя было! — любовно глядя на друга, сказал Митька. — Один раз я на зеленях чуть не поймал зайчонка…

На мирской сходке никто ничего не возразил против Мишки. Только дед Моргун, по обыкновению, съязвил:

— Что ж это он из попов да в пастухи?

Но Моргуновым словам никто даже не улыбнулся.

Накануне того дня, когда Мишка в первый раз выгонял вареновское стадо, Семен Савушкин сказал Митьке:

— Ты, если что, не перечь — уступай… Про мать, боже спаси, не упоминай.

— А то не знаю, что ль, — обиделся Митька.

— Надо его успокоить. Я приду к вам в поле, а ты как бы между прочим скажи: «Дядя Семен, расскажи нам про маньчжурского бога Аладью…»

— Во-о… Аладья… — удивился Митька.

— По-правильному он у них называется Лау Дью, что ль, а это наши солдаты переделали его в Аладью, чтоб попроще и понятней…

Первые дни по возвращении Мишка почти не говорил ни с кем. Сочувственные взгляды и слова не успокаивали, а раздражали его. На Вязовском шляху, куда ребята выгнали пасти скот, Мишка впервые почувствовал облегчение. Тут многое действовало на него успокаивающе: и задымленные дали, и плавающий над Рвановкой коршун, и грустный звук телеграфных проводов, и незнакомые лица проезжих и прохожих.

Вслед за стадом на шлях приковылял Семен Савушкин.

— Ходил смотреть просо… Неважное в этом году, — сказал он.

Митька понимает, что Семен пришел не просо смотреть, а рассказывать про бога Аладью.

— Дядя Семен, — обращается он к Семену, как уговаривались накануне, — расскажи про маньчжурского бога Аладью.

Семен выбрасывает вперед колодяшку, привязанную ремнями к обрубку правой ноги, подгибает левую ногу и садится на откосе обочины шляха.

— Бог этот, — рассказывает он, — сидит у них в печурке. Нарисован он на бумаге. На вид старый, седой, с лысым черепом. Усы отвислые, длинные. Борода редкая, но тоже длинная, долотцем. Сидит он себе целый год в печурке и смотрит, как живет семья. На него пыль садится, мухи засиживают, а он все приглядывается и прислушивается, кто как ведет себя. А за неделю до Нового года он должен явиться с отчетом к великому богу, который живет на небе. Вся семья собирается возле печки. Хозяйка готовит сладкое тесто. Она мажет этим тестом губы бога и говорит: «Вот как это тесто сладко, так пусть будут сладки те речи, что ты будешь говорить про нас богу»…

— Куда ты, чорт! — сердито закричал Митька на рыжую Моргунову корову, жадно пожиравшую зеленое просо, и опрометью помчался отгонять ее.

Семен, таинственно принизив голос, неожиданно заговорил о другом:

— В городе один знакомый человек где-то прочитал — не в газете: какой-то депутат в думе показал на портрет царя и сказал…

— Ну, дядя Семен, — подбежал запыхавшийся Митька, — что ж дальше?

— Потом, значит, — продолжает рассказ Семен, — к Аладье обращается старший в доме. Он говорит: «Вот ты прожил у нас целый год, видел всю нашу жизнь, видел хорошее и плохое. Теперь ты явишься с докладом к высшему богу. Зачем тебе рассказывать ему о дурном? Пусть он знает только о хорошем…»