Михаил Горбовцев - Мишкино детство

— Ты стереги от леса… Стереги и пиши.

Мишка выбрал на опушке леса широкий дубовый пень и, удобно разложив на нем свои канцелярские принадлежности, принялся писать письмо.

Так как получатель этого письма Мишке был еще неизвестен, Мишка на первой линейке письма написал только одно слово — «дорогой». Кто этот «дорогой», будет дописано после.

На второй линейке он написал два слова: «Письмо ваше». Получено или не получено письмо, про это скажет хозяйка письма, и тогда Мишка проставит. Дальше три линейки он оставил на поклоны — кто кланяется, и, наконец, приступил к самому главному — новостям. Новости сообщались в том порядке, как припоминались, и потому были самые пестрые: кого из рвановцев или мужиков из окрестных деревень убили на войне, кого ранили, какой предвидится урожай и какие цены на базаре, у кого подохли свиньи, кто прирезал подавившуюся корову, у кого появился новорожденный и какого пола.

Не пропускал он и такие, казалось бы, мелкие происшествия, как покупка и продажа земли, семейная дележка, у кого хорь поел кур, как молодежь проводит время. События он оценивал по-разному.

О том, как хорь расправился с Ермиловыми курами, Мишка писал: «Жалко, мало задрал — только пять штук». Разбойный набег хоря на кур Гришиной Пелагеи он описал по-другому: «…и вот слышим утром — плачет тетка Пелагея, плачет и причитает: «Да что ж это ты наделал?» Все думали, что кто-нибудь умер. Прибежали смотреть, а возле нее лежат вверх ногами две желтые, курицы и серый петух. Сами целые, а голов нет. Он, хорь, вон какой: всей курицы не ест, а один мозг выедает. Ну, дед Моргун говорит ей: «Не беда. Ощипи, да и в борщ. Хороший будет борщ». А Пелагея опять впричет плакать: «Да я ж их берегла, может сынки с фронта придут…» Небось, если б у Моргуна хорь кур поел, он так бы весело не говорил».

Лицо Мишки при описании событий становилось то хмурым, то радостно-довольным.

Писать на пне было неудобно (писал Мишка, стоя на коленях), однако к вечеру у него было готово три письма.

О Мишкиных письмах вскоре узнали не только бабы, но и мужики. Дед Ермил, никогда в жизни не разговаривавший с Мишкой, вдруг однажды остановил его и бубнящим укоряющим голосом сказал:

— Письменную фабрику открыл? Тебе легче было б, если бы у меня хорь всех кур поел?.. Вот дойдет очередь харчиться у меня, я велю, чтоб, кроме хлеба, тебе ничего не давали…

Зато Семен Савушкин в восторге был от Мишкиных писем и нередко сообщал Мишке такие новости, о которых не только никто не мог знать на фронте, но даже и в Рвановке.

Правда, Ксенофонт Голубок называл Мишкины письма «ребячьим лепетом» и советовал бабам поручать писать письма обстоятельным городским людям, но бабы шли к Мишке.

Причин тут было много: и солдаты-фронтовики хвалили письма, и ждать, пока кто напишет, не приходилось, и, наконец, не надо было придумывать, что и как писать, так как Мишка сам все знал и описывал подробно.

Тетка Арина ничего не говорила, но она попрежнему как-то ухитрялась выжимать из Мишкиных клиентов и молоко, и пироги, и булки.

Мишкин капитал рос. Семен Савушкин уже один раз обменял Мишкины медяки и марки на зеленую трехрублевую бумажку. Кроме трехрублевки, было еще медяков и марок на рубль с лишним. Мишка подсчитал, что к покрову, концу пастьбы скота, он соберет не меньше как красненькую — десятку. А за десятку тетка Катерина, Митькина мать, купит Мишке и Митьке две рубахи, двое штанов и хоть поношенные ботинки Мишке.

И вдруг совершенно неожиданно дело с письмами приобрело худой оборот.

Был конец августа. Озимые хлеба уже были убраны. Ребята пасли скот на бескрайном графском жнивье. Мишка, подложив часослов, писал письма. Митька обломком ножа строгал планки для западни: скоро должен был начаться сезон ловли птиц — щеглов, чижей, синиц.

— Гляди, кто это едет? — показал Митька на Рвановку.

По проселку, что вел от Рвановки к Вязовскому шляху, ехал верховой.

Всадник свернул с проселка и направился к стаду.

— Наверно, кто-нибудь заблудился, едет дорогу спросить, — решил Митька.

Но Митька ошибся. Подъехал осиновский урядник. Он поправил сивые усы и спросил:

— Стадо рвановское?

— Рвановское, — в один голос ответили Мишка и Митька.

— Так…

Урядник чуть пригнулся к луке седла и легко соскочил с лошади.

— Кто Яшкин из вас? — оглядел он мутнокарими глазами ребят.

Голос урядника был старчески хрипловат и совсем не грозен. Но Мишка почувствовал, как почему-то сами собой у него затряслись ноги и во рту сделалось сухо.