Мадлен Жиляр - Тайная тропа к Бори-Верт

Может быть, и предки Абеллонов были среди тех, кто первыми распахивал окрестные земли; сначала они жили здесь, а однажды спустились ниже, построили другую хижину, потом завели уже не такое примитивное хозяйство и постепенно совершенствовали материалы и способы строительства жилища. Но во времена войн, преследований, когда приходилось спасаться бегством, предки, захватив свое добро и домашний скот, снова возвращались горными тропами в древние бори.

Жан-Марк вышел наружу и на прощание еще раз оглядел хижину, стоящую на высохшей поляне, простую, не тронутую временем и хранящую тайны своих былых обитателей. Конечно, эта хижина не Бори-Верт, она слишком на виду. Где же, в какой стороне искать?

Подножье пригорка утопало, как в серебристом море, в зарослях колючих кустов и деревьев. Кажется, там виднеется полузаглохшая тропинка? Так и есть!

Жан-Марк ринулся туда и стал пробираться между кустов можжевельника, корявых дубов и толстых самшитов. Заросли становились все гуще, не пропускали его. Согнувшись в три погибели и защищая глаза рукой, он продвигался вперед. Ноги то и дело цеплялись за ползучие стебли плюща. К букету провансальских трав прибавлялся здесь запах влаги, плесени. И когда приходилось ползти на четвереньках, Жан-Марк несколько раз попадал рукой во что-то скользкое…

Наконец-то, наконец заросли ежевики стали редеть, колючие ветки отпустили и можно выпрямиться. Впереди между стволов показалась солнечная полянка. Ура! Еще чуть-чуть — и Жан-Марк вырвался на нее из чащобы, перевел дух и в изумлении застыл на месте: посреди поляны стояла каменная хижина. Бори-Верт? Надежно спрятанное, хорошее убежище.

Он медленно приблизился, ступая по хрустящим улиточным ракушкам в траве. Обошел вокруг бори. Большая, вытянутая, метров двенадцать в длину хижина. У входа он наткнулся на пышный желтый дрок. Солнце успело подняться повыше, и тень на земляном полу стала короче…

— Дурак! — обругал он сам себя. — Вот бестолочь!

Да-да, это была та же самая хижина. Блуждая в зарослях, он описал полукруг и очутился на прежнем месте! Жан-Марк вдруг понял, что прошло уже много времени, и почувствовал голод. Он осмотрел свои исцарапанные пальцы и ободранные коленки. И все впустую.

Обратно он шел уже не в таком радужном настроении, с каким выходил из дому. Как раз когда он перелезал через низкую садовую ограду, открылись ставни в комнате Совиньона. Верно, он пошел вниз пропустить утренний стаканчик. Жан-Марк сморщился, его словно обдало винным перегаром, которым вечно разило от этого типа. У него была скверная привычка во время разговора приближать лицо вплотную к собеседнику, хотя ничего серьезного он при этом не говорил. «Ох, будь моя воля, я бы давно велел ему собирать вещички!» — подумал Жан-Марк.

Лоранс поджидала брата на пороге кухни. Одного взгляда на ее хмурую физиономию было достаточно, чтобы последние остатки его утреннего блаженства улетучились.

— Явились, — сообщила Лоранс.

— Кто это явился? И почему ты такая мрачная?

Жан-Марк, конечно, и сам догадывался, кто, но его злил трагический вид Лоранс.

— Эммелина и Режинальд. Прикатили на автобусе полчаса тому назад. Противные-препротивные! Да иначе и быть, не могло, с такой бабусей НЛО… А ты, как нарочно, куда-то запропастился.

— Глупости. Когда это ты успела узнать, что они противные? И почему мне нельзя пойти погулять? Ты-то ведь не сидишь дома.

— Сейчас не до ссор, — значительно сказала Лоранс. — Иди туда, и сам убедишься.

И, следуя за братом через кухню, добавила еще мрачнее:

— А она красивая, очень красивая…

Это было не похоже на Лоранс. Чего-чего, а уж завистливости за ней не водилось. Почти все ее подруги были хорошенькие. И она всегда от души восхищалась их цветом лица, волосами, нарядами.

В зале соловьем разливалась мадам Трюшассье.

Ее речи были обращены к утренним посетителям: ранним туристам и местным старичкам. Эстер стояла за стойкой и гладила кошку, совсем как в день приезда Лоранс и Жан-Марка.

Новоприбывшие родственники уплетали гренки с какао. Запах какао напомнил Жан-Марку, что он еще не завтракал.

Эммелина рассеянно обводила взглядом присутствующих. Глаза у нее были голубые-голубые, что называется «лазурные очи». Пряди белокурых волос мешали ей откусить бутерброд, и, когда она убирала их рукой, между волосами и бутербродом оказывалось точеное, нежно-розовое, с тонким и прямым носиком личико. Голубой свитер оставлял открытой длинную гибкую шею.