Натан Полянский - Если хочешь быть волшебником

— Неужели эта сталь настоящая?

— Сталь как сталь… Да ты не отвлекайся, доводи заготовку, великовата она.

И Лева работал, отдыхал и снова работал, сокрушенно глядел на пузыри на своих ладонях и продолжал работать.

— Все! Свободное время кончилось, — напомнил Николай, — пошли заниматься!

— Тут всего на пять минут дела осталось.

— Никаких минут! Обещание надо выполнять.

В комнате, где они теперь занимались, ребята давно восстановили порядок, и когда Инна Васильевна снова навестила их, она ничего предосудительного не обнаружила ни за шкафом, ни под диваном, ни в ящиках стола. Она не поленилась сдвинуть с мест всю мебель, и ребята тем охотнее помогали ей, что знали — она останется довольной.

— Куда вы все девали? — спросила она, закончив осмотр.

— На свалку вывезли, — беспечно, не раздумывая, отозвался Лева.

Инна Васильевна недоверчиво покачала головой.

— А ты что скажешь, Коля?

Опустив голову, Николай молчал.

— Честнее, конечно, молчать, чем говорить неправду, — заметила Инна Васильевна. — Я ведь все равно не верю, что вы отказались от вашей пачкотни.

— В этой комнате пачкотни больше не будет, — заверил Лева. Он был неприятно удивлен тем, что мать не постеснялась при Николае так опозорить его. В то же время он чувствовал, что в отношении матери к нему появилось что-то новое. Этот ровный, спокойный тон… Да, она, кажется, поняла, что он уже почти взрослый. Эту победу срочно надо было закрепить, и Лева добавил: — Ты ведь разрешила нам мастерить.

— Я знаю, что запрещай вам не запрещай — все равно поставите на своем, — ответила Инна Васильевна снова не так, как сказала бы несколько дней назад.

Уже на второй день пребывания Федора Ивановича в больнице выяснилось, что у него не сыпной тиф, а воспаление легких. Через день, получив несколько уколов пенициллина и камфары, больной пришел в сознание. Правда, еще целые сутки после того им владела апатия, безразличие к себе и окружающему миру. Он лежал в одном положении, чаще на спине, закрыв глаза или устремив неподвижный взгляд в потолок. И хотя он отвечал на все вопросы и выполнял все, что ему предписывалось, тревога не покидала лечащего врача.

Но вот однажды Федор Иванович отказался от манного супа, которым его постоянно кормили, и потребовал украинского борща. Врач сразу повеселел: жизнь просыпается. Скоро человек попросит колбасы с чесноком, а то еще и селедки. Значит — жив человек и будет жить! Когда врач на следующее утро пришел на обход, Федор Иванович сидел на кровати, свесив ногу на пол и прикрыв плечи одеялом.

— Как вы себя чувствуете? — задал врач свой обычный вопрос.

Федор Иванович не ответил «спасибо», как отвечал вчера и позавчера. Он хмуро произнес:

— Часто вы так ошибаетесь в диагнозе?

— Ничего трагического не произошло, и хуже ведь вам не стало?

— Не было бы худо, кабы бороду мою не трогали, а без нее я на кого похож теперь? — не стал скрывать Федор Иванович причины своего раздражения. — Верните бороду, лекарство назначьте, чтобы на третьей скорости росла.

— Химики еще не синтезировали такого средства, — пожал врач плечами. — Не меньше шести месяцев потребуется, чтобы отросла борода.

— Так долго прятаться от людей не могу.

— Носите тогда фальшивую бороду.

— Из мочалы? — невесело усмехнулся Федор Иванович. — Эх вы, брадобреи!

Когда врач вышел из палаты, Анфиса Петровна, которая молча слушала всю их беседу, обратилась к Федору Ивановичу.

— Есть о чем горевать!.. Да ныне бород никто и не носит! А уж если вы шрама этого стыдитесь, то и звание свое партизанское в документах не поминайте. По-моему, увечьями, в бою полученными, гордиться надо, как наградой за доблесть.

— Странно ты, мать, рассуждаешь. Да наградил-то кто? Фашист. — И вдруг совсем другим голосом — глухим, виноватым — он спросил: — А что, про Дядю Петю вестей не получали?

Анфиса Петровна недоуменно пожала плечами:

— Про какого это дядю Петю? Не припомню… И почему меня обязаны извещать? Внука моего спросить разве, он всю партизанскую историю, как стих, наизусть знает.

— Дядя Петя — друг мой, который в кустах возле вашего дома остался…

— Так это я тебе однажды в Дретуни оказывала помощь? — воскликнула Анфиса Петровна, вглядываясь в лицо Федора Ивановича. — Не признала. Четыре года не могла признать, пока бороду не сбрил.

— А я уверен был, что помнишь.

— Забыть не забыла — как такое забудешь! Помню, мы вместе искали, да только траву притоптанную нашли там, где ты своего друга оставил.