Анастасия Перфильева - Далеко ли до Сайгатки?

Второе письмо было от Наташи.

«Варя, я не могу больше молчать, посылаю тебе это письмо потихоньку с бабушкой, не знаю, получишь ли. Варя, здесь очень страшно, мне иногда хочется плакать, но я не плачу, чтобы мама не беспокоилась. Она стала такая худая, целый день на работе, а ночью за меня дежурит (мы все дежурим у своих домов), чтобы я спала, а я спать не могу. Варя, Катину маму убило снарядом в полевом госпитале, а дом их разбомбили, она теперь совсем одна осталась, потому что её брат лётчик тоже пропал без вести. Мама хлопочет устроить её в детский дом, чтобы уехать отсюда, а пока она с нами. В Овражки больше не ездим. В нашем доме живут эвакуированные из Киева, целых четыре семьи. Дорогая Варюшка, я не знаю, как будем дальше жить, только я маму всё равно не оставлю, хоть она и хочет. Пиши нам почаще, хоть бы скорее всё это кончилось, Варюшка дорогая.

Твоя сестра Наташа. Муха пока жива».

Зима приходит на Каму обыкновенно в середине ноября. Но осень сорок первого года была не обыкновенной. С начала октября, когда интернат вышел вместе с тайжинским колхозом убирать картошку, пошёл снег, смешанный с дождём. Тая, он падал на землю и превращал её в холодное месиво.

Это было нелегко: пригнувшись, коченеющими пальцами выбирать скользкие, как лягушки, картофелины, счищать с каждой налипшие комья земли…

Освободили от работы только первоклашек. Остальных разбили на звенья и бригады; каждой выделили десять длинных, взрыхлённых плугом борозд. Картофель надо было сносить корзинами в огромные, похожие на груды серого булыжника кучи.

Как это ни странно, Валентина Ивановна, руководившая работой, назначила старшим в бригаде мальчишек Вадима. То ли за его серьёзность, то ли потому, что думала — стыдно будет остальным лениться перед слабым, но старательным товарищем.

Сначала дела в Вадимкиной бригаде шли неплохо. Портил всё, конечно, Женька Голиков, Мамай.

Он швырялся в девочек картофелинами, рассыпая, волочил по бороздам тяжёлую корзину, задирал ребят. Наконец, устав, развалился на мокрой земле и замолчал.

— Голиков, встань сейчас же! — прокричала с другого конца поля Валентина Ивановна. — Простудишься!

— Полежать охота, — вяло ответил Мамай.

— Голиков, прекрати безобразие, кончай борозду!

— А мне надоело.

Валентина Ивановна двинулась было к нему по полю, но её позвал кто-то из другой бригады, а Мамай, прицелившись, ловко запустил картофелину в шагавшую за плугом с лопатой в руке Варю. На ногах у Вари наросли большие и тяжёлые, как гири, комки глины.

— Ты… что? — даже не рассердилась увлечённая работой девочка.

— А ничего.

Мамай перевалился на бок.

— Эй, бригадир, так и будем весь день в грязи рыться? — с вызовом крикнул он Вадиму.

— Да. Так и будем. Ты, Женя, сам должен понимать, не маленький. — Вадимка обтёр розовый потный лоб и громко чихнул. — Ещё вон сколько осталось!

Мамай потянулся, пнул ногой корзину, со звоном отшвырнул ведро. Лицо у него было синее и злое.

От крайней борозды к нему шла Ольга Васильевна.

— Голиков, опять ты от работы отлыниваешь? Стыдись!

— А что я, крот, в земле рыться?

— Да, крот! Надо же к зиме готовиться. Для тебя же!

— Для меня? Вся эта картошка? — Мамай даже развеселился. — Да с меня одной корзины за глаза… А тут… — Он обвёл рукой.

— Оставьте его, Ольга Васильевна! — крикнул из соседней бригады Сергей Никанорович. — Не хочет, не надо. И без него справимся.

Мамай сразу же повернулся к Ольге Васильевне спиной.

— Ты что, значит, совсем больше не будешь работать?

— У меня руки не владеют, замёрзли… — плаксиво, но с издёвкой протянул он.

— А ты бы побольше на земле лежал. Хорошо. Тогда сию же минуту уходи с поля домой. Слышишь? И грейся там.

— Ну и что ж, испугали. И уйду!

Мальчишки на соседних бороздах слушали уже с любопытством и скрытой завистью — устали все здо́рово.

А Мамай, вскочив, упрямо нахлобучив на глаза шапку и переваливаясь, побрёл к дороге. Ребята молча провожали его глазами. Когда он поравнялся с последней бороздой, вдоль первой легли ещё пять человек. Остальные тоже кое-где перестали рыть.

— Ребята! — громко крикнула Ольга Васильевна. — Кто не хочет больше работать, пусть уходит вместе с Голиковым! Я разрешаю. Пожалуйста, уходите. И ты, и ты, и ты…