Нина Емельянова: Родники

— Как у вас хорошо! — говорю я.

Самым замечательным в этой новой, хорошей жизни было просыпаться ранним утром, быстро одеваться и совсем одной выходить за ворота. Как ни удивительно, а солнце уже успело подняться довольно высоко и стоит над ветвями высокого дуба. Вся трава на выгоне перед воротами необыкновенно свежа и ярко зелена. Воздух чист; вчера ещё пыльная, дорога лежит спокойная, приветливая и мягко подаётся под моими босыми ногами.

Рядом с дорогой тянется канава; на южной стороне её поспела земляника. И стоит лишь перепрыгнуть туда, как очарование ясного летнего утра овладевает мной во всей полноте, и я, сорвав несколько ягод, сажусь около куста шиповника, усеянного бледно-розовыми душистыми цветами. По розовому лепестку ползёт узенький бронзовый жучок, надо мною гудит шмель, спускается всё ниже, цепляется за лиловатый цветок мышиного горошка и, раскачиваясь вместе с цветком, вдруг опрокидывается и всею тяжестью повисает вниз спинкой. Теперь я могу рассмотреть его цепкие лапки, его мохнатое тельце, его усилия залезть головой в цветок. До чего же всё превосходно здесь, у Клавдички и дяди Вани! Как всё интересно!

Когда я подбегаю к маленькой терраске, где мы обычно пьём чай, я вижу лёгкую фигуру Клавдички. Она стоит на ступеньках, ожидая меня, и говорит, что вот опять я опоздала.

— Дядя Ваня уже ушёл?

— Нет еще, — отвечает Клавдичка.

Ну, тогда всё ничего! Мне всегда делается скучно, когда дядя Ваня уходит без меня. Мы с ним подружились с первых дней, когда я побежала провожать его до больницы и мы разговаривали по дороге. Идти надо было по опушке леса, и дядя Ваня показывал мне и учил различать шероховатые, красиво вырезанные листья берёзы, просвечивающие на солнце листья клёнов, гладкую коричневую кору молодой липы и бородавчатые стволики бересклета.

— Лёля, наверно, всё это знает! — воскликнула я в полном восхищении от того, какой интересный мир открывается передо мною. Конечно, дядя Ваня всему научил свою дочку.

— Лёля? — спросил он и вдруг остановился и повернулся ко мне с заметным удивлением: — Ах, да! Ты, правда, могла видеть Лёлю…

— Мы с ней подружились, — ответила я.

— Вот как? И она понравилась тебе?

— Очень! Она такая весёлая и так хорошо играет на рояле! Её все любят.

— Но сама она легко забывает тех, кто её любит, — серьёзно и грустно сказал дядя Ваня; я поняла, что он говорит о себе.

— Ах, нет, совсем нет! — Чтобы было убедительнее, я схватила обеими руками большую руку дяди Вани. — Лёля помнит вас и своих подружек, она рассказывала мне, как хорошо ей жилось в деревне…

— Там, где она живёт сейчас, ей всё же лучше, чем в деревне… — усмехнулся дядя Ваня, — и там её любят.

— А она сказала: «Всё равно, хоть и любят, мне не хочется тут жить, я хочу к своему папе. Я потому здесь живу, что папа хотел, чтобы я училась». И заплакала и всё повторяла: «Папочка мой, папочка!»

Как удивительно может меняться лицо человека! Глаза у дяди Вани стали такие добрые, ясные. Он сжал мою голову ладонями и посмотрел на меня.

— Ты мне принесла большую радость, Саша, — сказал он. — Большую… Ну, пошли!

И весело зашагал по дороге.

Теперь по утрам, когда он идёт в больницу, он берёт меня с собой.

Высокий, немножко сутулый, в чесучовом пиджаке, выстиранном и выглаженном Клавдичкой, он идёт быстро, иногда останавливается и поглядывает на деревья, на небо, на цветы у дороги, а я бегу рядом с ним. Иногда он взглядывает на меня серьёзно, как бы испытующе, и спрашивает, где я была утром. И я с удовольствием рассказываю.

Перед одноэтажным кирпичным зданием больницы всегда видны люди. Они сидят на длинной скамье, в лёгкой тени небольших ещё деревьев: старики, женщины с детьми. Несмотря на солнечный день, женщины закутаны в тёмные платки.

Завидев доктора, многие встают.

— Сидите! — сурово говорит дядя Ваня. — Опять ты пришла, когда надо лежать…

— Где уж там лежать, — отвечает худенькая чернобровая женщина с пятнами румянца на щеках, — чуть не убил меня вчера…

— Значит, работала?

— Работала, — тихо говорит женщина. — Надсадилась, выпрямиться не могу.

— Ну что я с тобой буду делать? — сердито говорит дядя Ваня. — Пойдём, посмотрю…

Я уже знаю, что он сердится на то, что у него нет лекарств, негде положить больных, а у самих больных ужасные условия жизни от постоянных недостатков и деревенской темноты. Об этом он всегда говорит с Клавдичкой.

Эти ужасные условия я увидела, когда дядя однажды взял меня с собой в деревню.