Нина Емельянова - Родники

— Ты не беспокойся, Грунечка, — сказал он маме, — я же не поведу её к заразному больному.

В тёмной избе с тяжёлым, кислым запахом лежал мальчик возраста вроде митюшкиного, накрытый старым полушубком. С бледного его лба на цветастую подушку свалилась мокрая тряпка. Глиняный кувшин с водой стоял около него на табуретке.

Дядя Ваня сел с краю около больного, отодвинул полушубок и положил руку на худую, тяжело дышавшую грудь. Потом наклонился и прилёг к груди ухом. Мальчик открыл глаза и тихо сказал:

— В боку колет, дышать нельзя.

— Крупозное воспаление… — будто себе самому сказал дядя. — А мамка где?

В это время отворилась дверь, и вошла молодая женщина с крынкой в руках.

— Квасу я принесла, сыночек, — сказала она и поклонилась доктору.

— Квасу! — сказал дядя Ваня. — Ты бы лучше молока ему принесла: рёбра-то вес пересчитать можно.

— Где у нас молоко? — ответила женщина.

— Ну вот что, мы поставим немедленно компресс: надо парня спасать, у него тяжёлая болезнь. — Дядя открыл чемоданчик, бывший с ним, достал тряпку, клеёнку, бинт. — Вот что будем делать, смотри-ка, мать.

Он поставил меня посреди избы и стал на мне показывать женщине, как надо положить компресс при воспалении лёгких. Когда он, обернув меня сложенной вдвое полотняной тряпкой, потом жёлтой прозрачной клеёнкой и слоем ваты, стал бинтовать, мне стало очень жарко, но я терпела: мне было интересно внимание, с которым женщина смотрела.

Но это внимание вдруг чем-то озаботило дядю, он задумался и, сказав «Не так!», быстро разбинтовал мне грудь. Потом он достал ножницы и, расстелив на столе тряпку, скроил из неё, из клеёнки и ваты три безрукавки, сам их сшил на плечах и стал надевать на меня по очереди: сначала полотняную, потом побольше — клеёнчатую, потом — ватную, которая была больше клеёнчатой, показывая женщине, что каждая следующая должна прикрывать предыдущую. У женщины просветлело лицо: она поняла, в чём дело.

— Ну, теперь я положу компресс. Помогай-ка, — обратился он ко мне.

Помню, каким необыкновенно ответственным делом казалось мне прикладывать намоченную тряпку к груди мальчика, поддерживать его горячую, пахнущую потом руку. Дядя забинтовал ему грудь и сказал женщине отрывисто:

— Завтра приду. Сама ко мне не бегай. Никогда не забывал ещё… Будет хуже — возьму в больницу. Пол и окна вымой.

Когда мы вышли и я глубоко вдохнула чистый воздух, он сказал ворчливо:

— К празднику полы, лавки, окошки моют, а больной может лежать в грязи, это их не беспокоит. Темнота! Ты не боялась больного? — И, увидев, что я отрицательно мотаю головой, прибавил: — Делать-то, друг мой, что-нибудь всегда интересно.

И в другой, еще более грязной избе дал мне держать руку женщины со страшным нарывом на ладони. Две маленькие девочки в сарафанах сидели на лавке, со страхом глядя на блестящий нож в руке дяди Вани, и пронзительно вскрикнули, когда он разрезал нарыв. В люльке сидел годовалый ребенок и сосал горелую корку чёрного хлеба. Личико у него было совсем прозрачное, голубые глаза смотрели беспомощно и робко.

— Почему он такой худенький? — спросила я у женщины.

— Бедствуем хлебом, недоимки замучили, — ответила ока не очень понятно для меня.

Когда мы шли домой, я спросила:

— Дядя Ваня, а почему они бедствуют? Вон ведь сколько кругом хлеба посеяно. Клавдичка говорит, что земля здесь хорошая, урожайная.

— Так ведь земли-то у крестьян нет. У них, ты видела, узкие полоски. С таких полос никогда хлеба на зиму не хватает.

— А недоимки — это что?

— Недоимки — это долги: помещикам за землю платить надо, подати платить тоже надо. — Дядя Ваня увидел по моему лицу, что мне это непонятно: — Крестьяне наши — забитые, тёмные и бесправные люди, потому что их довели до нищеты, — начал он. — После освобождения крестьян правительство оставило их без земли, с жалкими полосками, нарезанными «на душу». Землю мужик арендует у помещика, а тот, пользуясь безвыходным его положением, берёт с него безмерно высокую плату. Из своего жалкого урожая крестьянин никак не может расплатиться с казной и помещиком, за ним всегда остаются «недоимки». И чиновники жестоко собирают их. И крестьянин всегда голодает… Понимаешь теперь, — спросил он меня, — почему мы с тобой, заходя в крестьянские избы, постоянно видим голодных детей?

— Понимаю, — ответила я.

Мне кажется, что дядя Ваня с удовольствием берёт меня с собою, а когда он что-нибудь объясняет мне, взглядывает на меня и спрашивает, поняла ли я.