Вера Новицкая - Галя

Вдруг глубокий вздох вырвался из измученной груди девочки, затем плавно и спокойно опустилась она, чтобы подняться вновь равномерным свободным дыханием. Синие тени исчезли, с каждой последующей секундой менее мертвенным, менее восковым и прозрачным становилось это бледное личико.

Горячая струя живой новой крови, пробравшись к сердцу и чуть было навек не остановив его, затем, живительная и благотворная, потекла по всем жилам, поднимая гаснущие силы, пробуждая к жизни все истощенное маленькое существо.

— Спасена! — после напряженного общего молчания бодро и весело прозвучал голос профессора. — А теперь займемся нашей новой больной, — и он принялся торопливо накладывать повязку на руку Гали, устремив внимательный взгляд на ее лицо.

По мере того как заметно оживал ребенок, лицо девушки становилось все бледнее и прозрачнее. Голова у нее кружилась; общая слабость сковывала тело; открытые глаза застилала темная пелена. — «Спасена!» — откуда-то издалека долетело и радостно отдалось в душе громкое, счастливое восклицание старика; затем она уж больше ничего не слышала и лишилась чувств.

Между тем в соседней комнате, чутко прислушиваясь к малейшему долетавшему шороху и боясь собственным движением заглушить его, напряженно ж дал Таларов. Когда раздалось веселое восклицание профессора, когда Михаил Николаевич не столько услышал, сколько сердцем угадал это великое: «Спасена!» — не рассуждая больше, движимый лишь неодолимым желанием скорее воочию убедиться, самому увидеть свое счастье, он быстро вошел в комнату дочери и приблизился к ее кроватке.

Да, слух не обманул его: синие глазки ребенка, широко открытые, глядели ему навстречу. Огромная светлая радость охватила душу измученного отца, и в эту первую блаженную минуту взгляд его бессознательно искал ту, которая столько выстрадала вместе с ним, которая с ним же должна была разделить это первое светлое мгновение.

Но что это?! При входе в комнату внимание Михаила Николаевича было всецело приковано к ребенку, и он не заметил лежащей на кушетке Гали, заслоненной от него фигурами доктора и профессора, хлопотавших над ней.

— Ради Бога, что с ней? — снова охваченный острой тревогой, теперь уже за другое близкое существо, воскликнул Таларов.

— Ничего опасного, глубокий обморок, но она уже приходит в себя и, Бог даст, все будет хорошо. Вы ведь и не знаете: эта маленькая девушка сейчас в буквальном значении этого слова ценой собственной крови спасла вашего ребенка, — пояснил профессор ошеломленному Таларову.

Тем временем жизнь Марьи Петровны и ее детей, независимо от тревог и страхов, переживаемых Таларовым и Галей у постели больного ребенка, шла своей обычной чередой. Правда, не было шумных и многолюдных приемов, да они и вообще крайне редко устраивались в Василькове, молодежь же продолжала наезжать запросто. Теперь завсегдатаями сделались Ланской и Власов, пропускавшие редкий день, чтобы не завернуть к Таларовым.

И Надя, и Леля были в самом радужном настроении. Впрочем, болезнь Аси, тревоги Михаила Николаевича и Гали, безусловно, трогали и горячо волновали Надю: она всей душой желала выздоровления бедной крошке, жалела дядю и подругу, по нескольку раз в день наведывалась туда и потом подолгу подробно и сокрушенно беседовала на тяжелую тему с Борисом Владимировичем и Власовым. Но беззаботный веселый характер и прелесть личного молодого чувства, зародившегося между ней и Николаем Андреевичем, брали верх над соболезнованием и грустью о чужом горе.

Холодную, эгоистичную Лелю не могли глубоко трогать печаль нелюбимого дяди и болезнь его более чем безразличного ей ребенка. Конечно, когда смерть, притаившись, распростерла над домом свои мрачные крылья, грозя ежеминутно унести намеченную ею жертву, притихла и девушка: даже вчуже слишком подавляет каждого своим жутким величием близость этой страшной гостьи. Весь дом был охвачен этим чувством в гнетущие дни неизвестности и ежеминутного страха рокового исхода в ожидании приезда профессора и результата произведенного им опыта. Но страшный призрак отлетел. Чуть притихшая жизнь вошла снова в свою колею.

Отсутствие Гали, ее тревоги и, наконец, ее болезнь мало огорчали Лелю. Наоборот, в глубине души она даже радовалась, что лично для нее обстоятельства складывались столь удачно. Симпатия Ланского к Гале, так откровенно проявленная в день спектакля, была острым ножом для сердца Лели, полного зависти и недоброжелательства к девушке как за сценический успех, так и за постоянные лестные отзывы о ней Ланского.