Елена Ильина-Пожарская - Так они жили

— А я тебе, матушка, говорю русским языком: избаловали девчонку и пора ее взять в ежовые рукавицы. Я за это примусь сам и все эти фанаберии [1] Фанабе́рия — кичливость, чванство, спесь. из нее выгоню.

— Скрытная она, это правда, но дурных качеств у нее нет…

— Дух-с, дух строптивый. Это хуже всего. На все фыркает. С братом и сестрой постоянные ссоры. С родителями холодна. А главное — гордость… непокорство. Это хуже всего. Попроси она прощения, я бы ей все спустил… Но упрямства, гордости не потерплю.

— Не надо было отпускать ее к тетке в Англию… Ей очень трудно привыкать теперь к нашим нравам.

— Ты знаешь, что иначе поступить было нельзя… Твоя болезнь… Ну вот, ты опять расстроилась.

Ольга Петровна заплакала, а Сергей Григорьевич нервно пощипывал усы и старался успокоить жену, подавая ей воду, капли, спирт.

Этим всегда кончались их споры из-за старшей дочери Жени, вернувшейся из Англии от тетки, у которой она воспитывалась с двухлетнего возраста, когда мать заболела и ее пришлось поместить в лечебницу, а отцу, занятому службой, невозможно было следить за девочкой; ее отдали тетке, вышедшей когда-то против воли родных за инженера-англичанина и переселившейся в Англию навсегда.

А виновница этого разговора, высокая белокурая девочка лет одиннадцати, сидела у окна в детской и смотрела в сад, точно видела что-нибудь особенно интересное в белой пелене тумана, покрывавшей и дорожки, и деревья.

В детской никого не было, кроме нее и старухи няньки, приводившей в порядок разбросанные игрушки, башмаки и платочки.

Младшие дети, восьмилетние близнецы Гриша и Надя, только что ушли гулять с немкой, и после них остался, как всегда, страшный беспорядок.

— Ну, чего сидишь-то? Надулась, как мышь на крупу. Пошла бы попросила у маменьки прощения — и отпустили бы гулять.

— Ах, няня, вы ничего не понимаете, оставьте меня, — проговорила девочка не оборачиваясь, с легким иностранным акцентом.

— Уж где тебя понять… Мудреная. «Не понимаете!» — передразнила ее нянька. — Обусурманили девчонку… это что за порядки? Мне, холопке, «вы» говоришь, а тетеньку с маменькой тыкаешь? Ведь уж говорили тебе, что это не пристало благородной барышне…

— Вы не понимаете, няня, я привыкла там только самым близким людям говорить «ты»… а всем — «вы». Иначе нельзя.

— Так это, матушка, там, у нехристей, а здесь тебя все на смех подымут. Известно, у них все навыворот, у нехристей.

— Они не нехристи. Они больше христиане, чем здесь. Я ведь вам говорила, няня, что там все, все молятся. И всегда Евангелие читают, и воскресенье чтут.

— Это-то все хорошо, а все же неправославные, ну и непорядок… А это, что в Евангелии ты хорошо выучена, это ладно. Это тетеньке спасибо.

— Надо делать, как там сказано, в Евангелии, — горячо заговорила Женя. Ее бледное личико с правильными чертами вдруг оживилось, и черные, суровые глаза загорелись.

— Где уж, матушка, так делать. Это уж каким святым людям или монахам, а не нам, грешным… А ты, ну, коли что, будь умницей, займись книжкой, а я на кухню пойду. Кума ко мне из села зашла. А коли маменька спрашивать будут, ты скажи: я, мол, ее сейчас за передничком послала. Слышишь?

— Няня, — проговорила Женя, запинаясь, — я лучше… Зачем так?.. Я лгать не буду.

— Прости Господи, лгать! Кто тебя учит лгать?! А доносчицей быть нехорошо… Подводить старуху под барский гнев, — и нянька сердито захлопнула за собою дверь.

Женя жалобно посмотрела ей вслед, а затем заломила свои маленькие тонкие ручки и с отчаянием проговорила:

— Ну вот, и она рассердилась! Все-то на меня сердятся, никому, никому я не могу угодить! Никто меня не любит, никто… И зачем меня взяли от тети?

Давно накопившиеся слезы хлынули из черных глаз. Девочка даже наедине стыдилась плакать и, стараясь сдержаться, зарылась головой в подушку своей кроватки.

Одним из самых тяжелых условий, к которым она вынуждена была привыкать, было отсутствие отдельной комнаты, и ей приходилось спать вместе с братом и сестрой, в той же комнате, где они и играли, и завтракали, и ужинали. Обедать их брали вниз к взрослым.

Как это было не похоже на ее крошечную, но такую светлую, чистенькую комнатку в Лондоне, а эта большая, неопрятная детская, как она отличалась от сияющей белизной детской в доме тетки! Женя уже почти год жила в России, но многого еще не понимала и ко многому не могла привыкнуть.