Лия Симонова - Лабиринт

— Владислав Кириллович, если бы я знала заранее, что у нас будет такой замечательный гость, я бы кулебяку испекла. А так у меня только пирог яблочный и кофе я вам сварю…

Отец расплылся.

— Спасибо, — говорит, — Анна Александровна, я бы и от отбивной не отказался. Помнится, вы грозились хорошим куском мяса? — сказал и внушительно посмотрел на старуху. — Накормите нас ужином, пожалуйста, а то на голодный желудок мы не почувствуем вкуса вашего фирменного пирога.

«Ишь пити-мити развели, — враждебно подумал Кирилл. — «Владислав Кириллович»!.. «Анна Александровна»!.. «Замечательный гость»!.. «Пожалуйста, накормите»!..»

— Я не голодный, — пробурчал Кирилл себе под нос.

— Я — голодный, — отозвался отец. — А ты со мной за компанию. Договорились? Коньяк пьешь?

Прикидывая, не расставлена ли ему ловушка, Кирилл не спешил с ответом, сопровождая пасмурным взглядом каждое движение отца. Отец, не дожидаясь его согласия, открыл бар, в котором зажегся свет, и достал оттуда бутылку французского коньяка «Камю». Кирилл знал о таком только понаслышке — классный коньяк, дорогой. Но отец при этом не суетился, не устраивал парадного представления и вообще при встрече не изображал радости, бьющей через край, а вел себя спокойно и обращался с ним как с приятелем — дружелюбно и по-мужски сдержанно. Кириллу это понравилось.

Анна Александровна ходила неслышно. Безмолвно накрыла все для ужина на низеньком журнальном столике тут же, в кабинете отца. Привезла складную тележку на колёсиках со всякой всячиной и, пожелав им приятного аппетита, удалилась.

«В магазинах шаром покати, — с осуждением отметил про себя Кирилл, — а у них отбивные, салаты с крабами и икра! Буржуи хреновы, интеллигенция!..»

Когда за старухой закрылась дверь, отец разлил в рюмки коньяк и предложил:

— Выпьем за встречу!

Они молча выпили, и отец, жестом пригласив Кирилла приступить к еде, сказал совсем буднично:

— Придется нам с тобой заново знакомиться. Расскажи о себе, что можешь и хочешь, ну и я, естественно, готов ответить на все интересующие тебя вопросы.

Так просто и уважительно никто не разговаривал с Кириллом, и он смешался. Возникло и стало мешать странное, противоречивое состояние. Деликатность отца, принимавшего его как равного, возвышала Кирилла, пробуждала дремавшее чувство собственного достоинства, но в то же время его душила горькая обиженность за не прожитые с отцом годы, которые были бы, конечно, не такими погаными, как теперь, и сотворили бы из него иного человека. А так, сколько бы отец ни прикидывался, ровней ему Кирилл все равно не станет и люди, похожие на отца, вроде Линки и ее предков, в свой круг его не примут, не пустят. Для них он навсегда останется сыном подвыпившего водопроводчика, его придурковатого отчима, напоказ соседям лупившего его по голой заднице. Этот люмпен-пролетарий вылепил его по образу и подобию своему, злым на все и на всех, кто умел жить лучше, богаче и интереснее. Недоброе чувство зависти и голоштанной фанаберии зашевелилось сейчас и в нем.

— Мама сказала, ты бросил учиться? — Вопросом отец, должно быть, рассчитывал помочь ему преодолеть неловкость, но от упоминания о матери, к тому же успевшей уже заложить его, у Кирилла вовсе пропало желание говорить. Ему захотелось вскочить и не прощаясь уйти, но отец снова наполнил рюмки коньяком и невозмутимо, как мое не меньшей горечью, чем у сына, сказал: — Ты не думай, что я, через столько лет повстречавшись с тобой, собираюсь читать нотации. Упаси бог! Я не имею на это права. Просто так случилось, что жизнь отобрала у меня сына. Долгие годы я лишен был наслаждения обмениваться мнением с более молодым и близким мне человеком. Мне, разумеется, не безразлична твоя судьба. Но помимо этого, мне любопытна позиция, взгляды, аргументы человека твоего поколения. Я слышал, не ты один — многие юноши и даже подростки не хотят учиться. Почему?

Кирилл скрипнул зубами, но увиливать от ответа не стал; у него вдруг возник азарт доказать отцу, что он не дурак и кое в чем тоже разбирается.

— Почему не хотят учиться? — переспросил Кирилл, пренебрежительно усмехнувшись. — Наверное, потому, что школа не учит, а оболванивает.

Отец держал паузу, продолжая пилить отбивную, и Кириллу ничего не оставалось, как пояснить свое заявление:

— Сначала от нас скрывали проблемы. Не предвидели, наверное, что мы подрастем и сами во всем разберемся. — Кирилл немного дурачился, как прежде в разговорах с учителями, но выглядеть при этом пытался солидно. — Потом… на наши бедные головы опрокинули парашу с дерьмом, накопившимся… за семьдесят лет, чтобы мы похлебали и захлебнулись. — Тут Кирилл спохватился, что сидит за столом с отцом-аристократом и, картинно прикладывая руку к сердцу, принялся извиняться: — Извини, из-з-ви-ни… Дерьмовый запах отбивает вкус к еде, но и к ученью тоже…