Жигмонд Мориц - Будь честным всегда

Мальчик мчался во весь опор по улице и в два счета оказался у почты. Вошел в ворота. Во дворе стояли зеленые почтовые кареты — по воскресеньям они отдыхали, — в дверях показался почтовый служащий с трубкой во рту. Миши спросил у него, где можно получить деньги, и тот показал, прибавив: «Да поторапливайся, скоро три часа».

Вдруг Миши понял, что ему не удастся съездить на рождество в деревню: раз мать готовит посылку, значит, нет денег ему на дорогу, нечего и думать о поездке. Конечно, нечего думать: дорога — четыре форинта, а дома, верно, концы с концами не сводят, если не зовут его к себе на рождество… Он отошлет деньги обратно отцу.

Мальчик вошел в контору и за барьером увидел единственного чиновника, сидевшего за столом.

— Скажите, пожалуйста, можно послать деньги? — всхлипывая, пролепетал Миши.

— Может быть, получить? — посмотрев на него, спросил почтмейстер.

— Нет, простите, пожалуйста, я хочу не получить, а послать обратно.

— И он протянул извещение.

Почтмейстер повертел в руках листок.

— Стало быть, ты не будешь получать деньги. Напиши здесь, что отказываешься.

Миши взял извещение и карандаш.

И вдруг испугался: как написать отцу, что он отказывается от денег? Что тот скажет? «Черт побери этого сопливого щенка, как он смеет отказываться от отцовского подарка?» И Миши засмеялся сквозь слезы, словно на самом деле услышал негодующий голос отца.

— Простите, пожалуйста, — робко пробормотал он, — я хочу этот перевод получить и два форинта послать.

Чиновник был тощий, белобрысый, ничем не приметный, но мальчик с интересом его разглядывал, хотя и побаивался, как бы его отсюда не прогнали, ведь почтмейстеры — страшно строгие люди, однако тот сказал с какой-то трогательной теплотой в голосе:

— Тогда возьми этот бланк и напиши на нем адрес.

— Хорошо.

Миши подошел к столу, черному от множества чернильных пятен, и отвратительным пером, какое можно найти только на почте, загустевшими чернилами, присохшими к кончику пера, вывел свое имя на обороте бланка.

Отрезав талон, почтмейстер отдал мальчику извещение, и тот очень обрадовался: его ведь огорчало, что он больше не увидит отцовского почерка.

Получил он и чистый бланк и на нем, к своему стыду, как курица лапой, нацарапал адрес — перо писало из рук вон плохо, — а на обороте с трудом вывел несколько слов:

«Милый, дорогой папа, большое спасибо, целую Вам руку. Милый, дорогой папа, деньги у меня есть. Вы только, пожалуйста, горюйте обо мне. Целую Вам руку. Любящий Вас благодарный сын Миши».

Прочитав, он с досадой обнаружил, что пропустил слово «не», и кое-как втиснул его в строчку, но так долго корпел над письмом, что почтмейстер, несмотря на все свое сочувствие к маленькому клиенту, проскрипел:

— Давай побыстрей, три часа.

Миши отдал ему бланк и вытер перепачканные чернилами пальцы о подкладку пальто.

Почтмейстер потребовал с него форинт и пять крейцеров.

Миши выскреб из кошелька деньги и вместо них получил квитанцию. Очень странно было видеть фамилию и имя отца, написанные чужой рукой…

Счастливый и в то же время чуть грустный, он выбежал на улицу. Ему очень хотелось еще раз взглянуть на письмецо, в котором большими прыгающими веселыми буквами было выведено: «Михаи Нилаш…»

Мальчик рассмеялся: в слове «Михай» на конце стояло «и»; отец не делал орфографических ошибок, но разницу между «й» и «и» признавать не желал.

Никогда в жизни Миши не был так горд и счастлив. Вприпрыжку несся он по Базарной улице. Свернув на Железнодорожную, остановился, вспомнив, что у Орци надо быть в четыре часа, а сейчас только три. И тогда не спеша пошел к вокзалу. В конце улица сужалась, и за ней в центре большой площади стояло приземистое двухэтажное желтое здание.

Впереди показался паровозик. Он, пыхтя, остановился у вокзала. Слева был небольшой сад, обнесенный ветхим забором. Туда иногда заглядывали гимназисты, особенно осенью, когда созревают маслины. В саду росли прекрасные оливковые деревья, и мальчикам нравились их сероватые, мучнистые плоды. Миши очень любил аромат оливковых деревьев, сладкий и приятный, ничуть не похожий на противный запах кудрявых цветов акации. Маслин, этих чужеземных деревьев, которых прежде он никогда не видел, в Дебрецене было всего несколько. Любуясь ими, он переносился мысленно в иные края, под чужое небо. Ему вдруг вспомнилась удачная шутка дяди: «Как жалко, что отец наш, Арпад, со своим народом остановился здесь, не сделал еще несколько конных переходов: жили бы мы теперь в Италии и не надо было бы дома печку топить». Он улыбнулся, ведь размышления увлекали его не меньше, чем живая беседа.