Жигмонд Мориц - Будь честным всегда

— Смотри-ка, наш маленький гимназист! — воскликнула тетя Терек и протянула Миши свои большие руки; это была высокая, мощная женщина, просто гигант, но ее доброта и сердечность были еще больше. Лицо тети сияло, как луна.

— Господи, кто к нам пришел! — воскликнула Илонка, которая была маленькой и изящной, в отличие от своей матери.

Миши чуть не задушили в объятиях, тискали да присматривались: как вырос! Поправился или похудел? По словам тети Терек, кожа да кости, да и что за еда в столовой! А Илонка сказала, что он выглядит совсем неплохо — крепкий, здоровый мальчик.

— Ну, а что было на обед? — спросили обе одновременно с острым любопытством.

Об этом они никогда не забывали спросить. А Миши ломал голову и вспоминал: в следующий раз непременно запишет, что было на обед, чтобы можно было рассказать. Его самого это мало беспокоило: вбегут в столовую и — ам-ам! — проглотят, как поросята, что им дадут, и прочь от корыта.

Но в покое его не оставили, и пришлось вспоминать.

— Мясной бульон и вареники.

— Смотри-ка! Ну, а мясо-то куда они дели? Прекрасно устроились! А вам, значит, только бульон достается?

— Нет! Было еще вареное мясо с соусом.

— Ну, то-то… А какой соус?

— Какой соус?.. Томатный.

— Да какой же еще! Мама думает, кроме лукового да томатного, там может быть еще какой-то.

— Ну и как? Вкусно?

— Да.

— Так я тебе и поверила, как же! Будто ты понимаешь, что такое вкусно… Да ты и опилки съешь. А вареники были с чем?

— С чем?.. С повидлом.

— Ну разумеется, с повидлом!.. Бульон, говядина с томатным соусом да вареники с повидлом — чего же еще они могут придумать! Прокисшее сливовое повидло — гимназистам все пойдет!

— И вовсе, Илонка, оно не было прокисшее.

— Много ты понимаешь, небось думаешь, что плесень — это сахар.

— Нет-нет, Илонка, вот хлеб — тот действительно был затхлый, вернее, не затхлый, а кислый… Нет, все-таки затхлый.

— Боже милостивый, уж какой, верно, затхлый был этот хлеб, если даже ты заметил!

— И все-таки, тетя Терек, там очень вкусно готовят.

— Что ж, например?

— Ну, что мы любим больше всего? — спросила Илонка и ущипнула Миши за подбородок.

— Больше всего я люблю сладкую пшенную кашу.

— У него любимое блюдо, а у нас и поросенок бы не стал есть, — сказала Илонка.

— Теперь даже это вкусно, а ведь раньше и моя стряпня тебе не нравилась, — сказала тетя Терек.

Миши промолчал. Он подумал, что сейчас надо бы сказать что-то умное и красивое, но в голову ничего не приходило.

— Не смущайте его, мама, лучшее доказательство не его вкус, а его мордочка. Как он выглядел в прошлом году и как сейчас!

И она принялась жалеть Миши: до чего же худой!

— Не так уж плохо он выглядит, — взяла его под защиту тетя, — а худой он и в прошлом году был, его хоть изюмом корми.

Илонка весело рассмеялась, голосок у нее был все такой же звонкий, как и раньше. Миши вспомнил, что и здесь у него бывали трудные деньки, ведь не всегда отец присылал точно к первому числу десять форинтов. Не всегда!.. Пожалуй, ни разу. Да ему и не просто, ведь он не чиновник, которому все равно заплатят первого числа, что бы ни случилось.

Отцу сначала надо поискать работу, потом получить заказ, потом отработать, и только тогда заплатят, а в конце концов денег-то и нет, все ушли на питание…

— Ну, а как твое учение?

Илонка ответила вместо него:

— Ишь как плечами-то пожимает, вижу по носу, что нахватал пятерок.

Миши хитро улыбался.

— Вот дядя Геза-то обрадуется!.. Ну и обрадуется… Давно он тебе не писал?

— Да, уж давно.

Здесь часто вспоминали дядю Гезу, потому что когда-то он жил у Тёрёков и был наставником при мальчиках, с которыми учился в одном классе, и Илонка могла спрашивать о нем без конца. Ведь и Миши только благодаря дяде Гезе жил здесь в прошлом году на полном пансионе за десять форинтов в месяц. Их любовь к дяде Гезе распространялась немного и на него.

Вечер этот, проведенный на кухне у Тёрёков, казался Миши таким милым, таким приятным: тетя сидела в соломенном кресле — в каждом дебреценском доме есть одно-два таких кресла, их делают местные пастухи, — сам Миши, как когда-то в прежние времена, сидел на низеньком стульчике, добросовестно отвечал на все вопросы и от всего сердца искренне смеялся, как не смеялся больше нигде. Какими мучительными показались ему сейчас и его жизнь в коллегии, и тяжкая исповедь у господина Пошалаки, и вчерашний скверный вечер у Дороги! А здесь все было спокойно, здесь его любили, здесь ничего не изменилось и по-прежнему жили счастливые и добрые люди.