Жигмонд Мориц - Будь честным всегда

— Будешь давать уроки?

— Да, господин Дереш велел.

— А сколько будут платить? — спросил Танненбаум.

— Два форинта.

— Два форинта?

— Да.

— Ну, дружище, — сказал Гимеши, — теперь ты разбогатеешь, будешь зарабатывать пять форинтов в месяц!

Танненбаум серьезно сказал:

— Два форинта в месяц — это мало.

— Каждый день? — спросил Янош Варга.

— Только два раза в неделю: в среду и в субботу.

— Тогда ничего, — сказал Варга.

Миши посмотрел на Варгу — это был тот самый чистенький мальчик из Каллошемьени, который говорил, что у них каменный дом. Он всегда что-нибудь выменивал: пуговицу на стеклянный шарик, шоколад на перо.

Танненбаум взглянул на Варгу и сказал:

— Все равно мало. Пусть даже и два раза в неделю, но главное, что он его подготовит, а что такое теперь два форинта? Ведь одна краска стоит пять крейцеров!

— Это вполне приличная плата, — возразил Варга, — я знаю одного пятиклассника — он тоже за два часа в неделю получает два форинта, а ведь он в пятом классе.

— Да, но Нилаш-то будет заниматься не два часа, а два вечера.

— Все равно он больше двух часов не сможет заниматься, — горячился Варга, — в пять он должен читать газеты, и даже если он пойдет сразу же после обеда, то только в два часа будет у Дороги, там пробудет до четырех, не больше, потому что в четыре ему уже надо уходить.

— И даже тогда получается четыре часа, — сказал Танненбаум.

— Верно! — сказал Имре Барта, самый сильный мальчик в классе. — Танненбаум прав! — И он сжал кулаки.

Тут в разговор вмешались еще человека три. А Орци, уже надев пальто, так как следующим был урок пения, который он не посещал, потому что был католик, весело произнес:

— Что касается меня, думаю, заработай я самостоятельно два форинта, то в награду от отца получил бы лошадку в сто форинтов. — И, громко рассмеявшись, он вышел.

Смех Орци был громким, но таким добродушным, что никто на него не обиделся: он ведь не виноват, что его отец так богат.

Только Миши устало слушал и молчал, разобраться во всем этом он был не в состоянии. Он не знал, много это или мало, хватит ли у него времени или нет, справится ли он. Миши только чувствовал, что ужасно устал сегодня и самое лучшее сейчас — лечь в постель, чтобы не уснуть на уроке.

Вошел господин Чокняи, преподаватель пения, и мальчики разбежались по своим местам.

Когда все сели, Миши обернулся, стараясь увидеть Шандора Дороги, — до этого он о нем и не вспомнил. Казалось, он его немного знает, — тот сидит чуть ли не за последней партой, но отыскать его Миши никак не мог.

— Скажи, который там Дороги?

— Этот недоумок? — спросил Гимеши.

Когда преподаватель отвернулся, Гимеши приподнялся и стал искать глазами Дороги.

— Вон тот недоумок, у окна, на последней парте.

Теперь и Миши узнал Дороги. Однажды тот очень странно отвечал на уроке географии. Преподаватель просил его ответить хотя бы на один вопрос: где находится Константинополь? И он ответил, что в Африке.

Но теперь сидящий у окна мальчик показался Миши милым и серьезным.

— И вовсе он не недоумок.

— Недоумок, — тихо, но твердо сказал Гимеши, — по мне, все они — недоумки, кто там сидит.

Преподаватель пения закончил опрос и стал объяснять новый урок. Странный был этот господин Чокняи, самый странный из всех преподавателей. На уроке он держал себя так, словно был в гостях. Он был очень вежлив и то и дело повторял: «Прошу вас, прошу вас», но картавил, и получалось: «Пвошу вас…»

Это был единственный предмет, который Миши совершенно не понимал. Он никак не мог запомнить ноты. Только в одном он не сомневался: кроме него, никто не мог так красиво нарисовать скрипичный ключ; еще он мог пропеть, как песню, два-три упражнения: ми, фа, ми, ре — фа, ми, ре, до — ре, ре, соль, фа — там, фа, ми, ре, до… Это «там» очень ему нравилось, хотя он и не знал, что оно означает.

— Пвошу тишины, пвошу тишины!.. — затараторил рыжеватый толстячок Чокняи, и мальчики прекратили спор.

Учитель принялся объяснять то ли гаммы, то ли что-то еще, чего все равно никто понять не мог, да и не стыдился, что не понимает. Орци, конечно, всегда посмеивался над этими занятиями, он ведь даже на фортепьяно умел играть. И для него нотная грамота была сущим пустяком.

Когда пели псалмы, это еще куда ни шло. Миши знал их много, гораздо больше, чем другие ученики, потому что дома, в деревенской школе, они все время пели псалмы.

Миши знал, что у него нет слуха, и для матери это было большим огорчением, потому что сама она прекрасно пела, а отец был лучшим певцом в деревне, и где бы он ни был, каждое воскресенье ходил в церковь и пел — так, что просто дух захватывало.