Евгений Рудашевский - Здравствуй, брат мой Бзоу

Утром, в третий час от восхода, Амза, семнадцатилетний рыбак фамилии Кагуа, едва не упал, перескакивая забор, отделявший пляжную гальку от дороги. Рассмеявшись, он заторопился дальше, к дому.

— Брат, брат! — крикнул Амза, вбежав в калитку.

— Что случилось? — Даут обеспокоенно поднялся со стула.

Валера, ровнявший изгородь за ацей [1] Аца — кукурузный амбар. , замер и прислушался.

— Там, на берегу! Дельфин! — сквозь частое дыхание произнёс Амза и улыбнулся.

— И чего? — удивился Даут; качнул головой, возвратился на стул.

Валера продолжил ровнять изгородь.

— То есть как, чего?! — воскликнул Амза. — Что с ним делать-то? Ты пойми, он на берегу! На камнях! Ведь помрёт там. Даут!

— Почему ты не закрыл калитку? — обратилась к младшему сыну Хибла.

Сейчас она была в апацхе — кипятила молоко для мацони; выглянув за угол, заметила неряшливость юноши. Тот, вздохнув, вернулся к калитке, запер её.

— Баська, не сейчас! — махнул он подбежавшему псу.

Пес, однако ж, не уходил; сел возле ног Амзы; поднял голову, упрямо смотрел на хозяина, при этом быстро перебрасывал хвост.

— Зачем он вообще вылез из моря? — спросил Даут.

— Мне-то откуда знать?.. Ну!

— Только не задерживайся, — крикнула Хибла. — Не забывай, тебе ещё ачалт чинить.

— Помню, ан. Мы быстро, — улыбнулся, наконец, Даут. — Пошли!

— Побежали! — крикнул Амза и, не дожидаясь возражений брата, бросился к калитке.

День начинался чудный. Ветер облегчал нарождающуюся жару. Весной, наконец, испарилась гнетущая влажность. Старики, пережившие губительный март, радостно наблюдали за тем, как оживает их край. Светло-розовыми бутонами расцвела алыча; её тонкие колючие ветви неспешно расшатывались в тёплом воздухе. Свежими цветочками белела мушмула. Из зимнего забвения возвращались запахи и звуки.

Амза первый подбежал к продолговатому телу дельфина-афалины. Тот лежал на берегу и в недвижности казался мёртвым. Юноша сел на колени. Прежде он не видел дельфинов в такой близости.

— Так он мёртв? — спросил Даут.

— Нет. Приглядись; видно, что дышит.

— Он тут, наверное, всю ночь пролежал.

Братья сидели возле афалины. Они пока что не решались толкать его в воду. С интересом смотрели, потом позволили себе осторожные поглаживания. В движениях, однако, старались не шуметь; опасались, что зверь окажется спящим, а, пробудившись, укусит.

Кожа его была сухой, упругой. Спина — серая; пузо — белое, с розовыми пятнами. Бока казались мрамором с палевыми прожилками. От головы к спинному плавнику, изодранному по кайме малыми лохмотьями, вела размытая белая полоса. Кроме того, к ды́халу от носа тянулись две тонкие линии.

— Он этим дышит? — спросил Даут.

— Наверное, — Амза кратко приподнял плечи.

Рядом с боковыми плавниками дельфина братья заметили короткие, уложенные дугой, шрамы, словно бы кто-то нарочно выскребал их гребёнкой. Почти все шрамы были белыми, твёрдыми, иные — красными, податливыми на прикосновение.

— Кто это тебя так? — промолвил Амза.

— Может, ему рыбу принести?

— Не знаю… Потрогай!

Даут взял дельфина за подмышку грудного плавника; она оказалась горячей. На коже зрели волдыри.

— Странно. Солнце не так уж печёт…

— Он, наверное, болен. Сходи за рыбой!

— Да какая тут рыба! — возмутился Амза. — Его надо в воду столкнуть.

— А если укусит? Сам выбрался, пусть сам и возвращается.

— Ну и дурак!

Амза обошёл брата; стал подталкивать дельфина. Галька расступалась под ногами; было неудобно. Даут молча отошёл и наблюдал. Зверь был длинным, до двух метров, а потому — тяжёлым. Амза тянул его за хвост, за плавники; потом давил на спину и голову; при этом старался не подставлять руку к зубам. Дельфин подобному вниманию не противился; был всё таким же недвижным.

— Зря всё это. Помер он, — заметил Даут, но, сняв рубашку, подошёл помочь.

— Ну, давай же! — приговаривал Амза, вновь и вновь толкая упругое тело.

Наконец, дельфина удалось сдвинуть к морю; едва волна коснулась его плавников, он открыл глаза. Даут, испугавшись, отскочил:

— Отходи! Укусит!