Ирина Костевич - Мне 14 уже два года

— Ногти? — я растерялась. Ну, ладно бы, «глаза» сказал — хотя они точно не прозрачные, или там, не знаю — «кожа». А то — ногти. Украдкой посмотрела на ногти. Под одним осталась полосочка въевшейся краски. Еще не хватало, чтобы где-то там, на глубине, таились законсервированные тянь-шанские ели! Лучше уж сменить тему:

— А ты что, действительно можешь плавать в такой холодине?

— Легко! Я ведь закаленный. Ты разве на Алдаспане не заметила?

— Ну, если учесть, что ты мужественно выдержал мой удар…

И мы стали смеяться. Где там были остальные — неважно. Кажется, куда-то ушли. Потом он взял меня за руку с моими «прозрачными ногтями», и, опустив глаза, сказал:

— Прости меня, Доремира. Пожалуйста!

— Прощаю. Хотя мне было очень-очень больно. Но это теперь неважно.

— А хочешь, покажу, как ныряю? — оживился он.

— Да ты что, не надо!

— Вот нырну — и ты тогда меня простишь!

И помчался к берегу. Ну, разве такого удержишь?

— А-арсе-ен!

Штаны валялись на тропинке, майка свисала с камня. А он стоял на высокой глыбе, нависающей над водой, стряхивал шузы, надетые на босу ногу, и улыбался. Самой новогодней улыбкой изо всех, что были адресованы мне.

— Не надо!

Какое там! Ласточкой летит вниз.

— Баум, не сме-ей! Мира, идиотка, чего встала! — вопит классная. За моей спиной на тропинку выскочила вся группа.

Прошла очень длинная вечность — не знаю, сколько минут. Мы стояли, оцепенев. Но вот, наконец, из-за камня, на котором он мне так улыбался, показался Арсен. Он шел как-то очень странно, боком, и был белым-белым. А губы — синими. И дрожали. И он уже не лучился своей новогодней улыбкой. Дойдя до травки, осторожно опустился на нее. Мы кинулись к нему.

— Арсений, сыночек, что с тобой, — запричитала классная. — Скажи что-нибудь.

— Спина… — простонал он.

Я прорвалась через толпу, вперед. Укрыла подобранной на тропинке курткой, стала гладить по волосам.

— Мира, ты? Значит, точно не злишься… Не бойся, все будет хорошо!

— Что со спиной? Ногами подвигай! — прибежавший с аптечкой водитель достал флакон, открыл, завоняло. — На, вдохни! Одеяло, мигом! В автобусе, за моим сиденьем!

Арсена осторожно переложили на одеяло.

Водитель прошелся вдоль позвоночника Арсена пальцами, заставил покрутить головой, пошевелить пальцами ног, ступнями.

— Ну, ноги шевелятся — значит, порядок. Парень-то крепкий. Видно, о дно ударился. Я боялся — с позвоночником чего… А ну, девки, растирай его, только осторожнее! Вон, спирт берите, эх, короеды… Да все не трать, давай, налью в ладошки!

Мы хором растирали Арсена до тех пор, пока он не порозовел и не взмолился о пощаде.

— Будь моя воля, натерла б я тебя… красным перцем! — в сердцах сказала классная. — Во второй четверти за поведение — два. Понял?!

— Понял, Маргарита Алексеевна! — счастливо улыбнулся Арсен. Рахмет Вам огромный!

Скоро он совсем оклемался, но ходить еще не мог, и водитель осторожно перетащил его в автобус. Народ пошел осматривать природу дальше, а я осталась.

— Вот молодец, Мира! — похвалила классная. — Присмотри за этим имбецилом.

«Имбецил» возлежал на разложенных сиденьях, я устроилась неподалеку. Поначалу разговор не клеился, а потом я спросила, что Арсен делал на десятом этаже нового дома, и оказалось — точно, он там живет! Стал рассказывать про то, как они с пацанами лазили на стройку, всякие интересные истории, потом переключились на Алдаспан, потом я рассказала про больницу, а потом… Потом я взмолилась:

— Не могу больше! Мы ж так зажаримся совсем!

Дело в том, что водитель включил печку. А тут еще полуденное солнце стало греть не по-осеннему, и меня совсем разморило. К тому же после всех волнений проснулся очень серьезный аппетит.

— Боже, какая я голодная!

— Неужели сильнее меня?

— А-а, ты, значит, тоже есть хочешь! У меня бутерброды…

— Страуса бы съел! А хочешь, вон то яйцо срубаем? — он ткнул пальцем в сторону багажной сетки.

— И не жалко?

— Да нет, по приколу же.

— Только его варить надо. Или жарить. И потом — оно огромное. Мы не осилим.

— Подумаешь. Народ позовем — все враз сметут. А насчет варить-жарить меня отец учил: надо костер развести, а когда прогорит, на угли камень такой плоский положить, ну, как сковородка будет… — Арсен перевел взгляд на гигантское яйцо и добавил со смешком, — Очень большой камень… Извини, я с тобой не могу. Организуешь?

— Конечно!

И я отправилась искать камень. Очень большой, и очень плоский, и чтобы — как сковородка. Полчаса лазала по каким-то кустам, проклиная поочередно — туристов, щедро поделившихся мусором с природой; свои волосы, наматывающиеся на каждую ветку, противные липкие колючки, возлюбившие мои джинсы и футболку, ну и… все, что мешало мне в это время. В довершение запнулась о какую-то каменюку и упала. Камень оказался большим, плоским и… в общем, как сковородка, если подумать. Только он оказался очень тяжелым. Но мне было надо! Заметив хорошенько, где лежит находка, я отправилась за помощью. Над опушкой, где стоял автобус, вился дымок — это водитель разжег костер — не иначе, Арсен его уговорил.