Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас

Подошел к роялю. Открыл крышку. Взял несколько аккордов. Прислушался. Звуки долго держались, словно застыли. В классе стоял холод. Почти такой, как на улице.

— Что ж вы не заходите? — сказал я ребятам. — Заходите, заходите.

Ребята вошли как-то робко, неуверенно, словно не узнавали свой класс. Вошли и стали снимать пальто.

— Экзерсис помните?

— Помним.

— Попробуем.

Они подошли к стенке. Взялись за поручень. Встали в позицию.

Я заиграл. И ребята стали делать упражнения. В ватниках, в валенках это получалось неуклюже, да и силенок у ребят было мало.

— Раз, два, три. Женя, прямее корпус. Раз, два, три! Вадик, приседай глубже! Раз, два, три…

Незаметно класс заполнился светом. Зажглись люстры. Засверкали зеркала. Вместо ватников и валенок появились трико и туфли. Звучала музыка. И мой голос звонко командовал:

— Раз, два, три!

Это память перенесла меня в старое, довоенное время. И на меня пахнуло праздником, жизнью, юностью.

И вдруг двери резко распахнулись. Загремели тяжелые шаги. И в класс вошли красноармейцы. Они несли железные койки с сеткой ромбиками. Музыка сразу оборвалась. Огни погасли. В лицо пахнул холод. Подхватив свои пожитки, ребята жались к стене.

А я все еще сидел за роялем, не понимая, что происходит.

Какой-то сержант скомандовал:

— Госпиталь расширяется. Освобождайте помещение.

Я медленно закрыл крышку рояля. За окнами завыли сирены.

Когда мы с ребятами шли обратно, в коридорах было людно. Несли койки и белую госпитальную мебель. Стуча костылями, шли раненые. Звучали команды.

Мы вернулись в тети Валину комнату. Но едва затворили за собой дверь, как где-то очень близко с грохотом разорвался снаряд. На пол со звоном посыпались стекла. Ребята прижались ко мне, как бы ища защиты. И тогда Тамара сказала:

— Разве здесь не фронт?

Ветер рвал на окне занавеску. Вблизи гремели выстрелы. Я внимательно посмотрел на своих ребят и вдруг почувствовал их правоту, признал за ними право принимать решение. И спросил:

— Вы готовы разделить со мной опасности фронта?

— Готовы! — на одном дыхании ответили ребята. И глаза их были полны решимости.

Ребята стоят на снегу перед Художественным корпусом, построившись в одну шеренгу.

Я провожу смотр своему войску: гашу в себе чувство нежности и стараюсь напустить на себя как можно больше суровости. Я командую:

— Равняйся! Смирно! По порядку номеров рассчитайся!

— Первый, второй, третий, четвертый, пятый…

Как мало! Словно уже побывали в бою. Был взвод, осталось одно отделение.

— Вопросы есть? — спрашиваю сурово я.

Сережа, как в школе, поднимает руку.

— Нам дадут автоматы?

— У вас на фронте будут другие дела, — отвечаю. — Главное — чтоб хватило сил танцевать.

Войско построено. Костюмы в рюкзаках. Рюкзаки погружены на Сережины водовозные сани.

— Часы не забудьте, — говорит тетя Валя. Серебряная луковица болтается на длинной цепочке.

— Пусть они побудут у вас, — откликается Вадик. — Кончится война — заберем.

И почему-то все улыбаются, и тетя Валя тоже.

— Храни вас господь! — шепчет она.

А я командую:

— Напра-во! — Скрипнул снег. — Ша-гом марш!

Не заиграл оркестр. Только метроном — сердце города — отсчитывал шаги моим ребятишкам. Раз-два, левой! Раз-два…

Мы идем по ледяным сугробам Невского. А под снегом — под холодным пеплом — лежат безжизненные трамвайные рельсы. Все забыли о них. А я вспомнил, как они поют, гудят под колесами трамваев, два веселых городских ручейка.

Я наблюдаю за Тамарой.

Ее маленькая головка укутана маминым платком. Платок делает ее взрослой. Она поглощена мыслями о том, что происходит с ней, с ее товарищами. Наверное, все так невероятно, что кажется сном.

Мы идем молча, идем трудно, тяжело дышим. И не видим, как за нами метрах в ста бежит мальчик. Он кричит: «Ребята, подождите!» — мы не слышим, у нас у всех закрыты уши.

И вдруг Алла Петунина оглянулась.

— По-моему, нас кто-то догоняет.

— Это Шурик! — крикнул Сережа и побежал назад.

Увидев меня, Шурик виновато улыбнулся.

— Ходить надо уметь, ходить надо любить, — пробормотал он.

— Ходить надо мочь, — улыбнулся Сережа и стал раздавать ребятам рюкзаки с костюмами, чтобы освободить сани.

Шурика, «умевшего ходить», посадили в сани, повезли. А он все говорил, говорил:

— Ребя… я с вами… Я сбежал из стационара, меня бы все равно через неделю выписали… Можно с вами, Борис Владимирович?