Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы

— Всем ни с места. Володя, горн!

— Есть, товарищ начальник!

Дали тревогу. Сейчас же сбежались все. Тревоги в лагере любили. Тревога — это хоть какое-то приключение. А приключений в лагере всегда мало.

— В озере бомба, — сказал начальник, — авиационная. Володя, покажи.

Володя развел руками:

— Вот такая!

Ребята глядели весело: ну и что?

Начальник сказал как можно страшнее:

— Бом-ба! — и лицо его нарочно перекосилось от страха.

Но и это никого не испугало. А чего пугаться? Все, что они слышали о войне, было нестрашным. Тот, кто приходит с войны, оставляет страх за дверью. И редко зовет его в свидетели, когда рассказывает о войне. Но вот война сама подкралась к ребятам, и никто не испугался. Ведь они не знали, как война бьет и калечит, А небитый боли не знает. Начальник лагеря понял это и сказал грустно:

— Нашему Ерофею Павловичу бомбой оторвало ногу.

Это произвело впечатление. Ерофей Павлович — повар. Его все видят. Каждый день. Его и его одну ногу. Проклятая война!

Начальник распустил строй, не велев расходиться. Сам скрылся в домике и стал звонить по телефону. Ребята толкались у входа, как пчелы у летка в ненастную погоду, и разговаривали вполголоса. Девчонки откровенно трусили. Им было можно — слабый пол. Мальчишки — сильный пол — старались держаться браво, хотя и у них на душе скребли кошки. Вдруг взорвется. Весь лагерь взлетит на воздух. Мальчишки жалели не себя — мам. Разве мамы переживут их гибель?

Вдали загудели машины. Много машин.

Пришли и высадили солдат. Солдаты оцепили озеро.

Вожатые рассадили ребят по машинам, сели сами и колонна тронулась. За ней, забрав самое ценное, уехали начальник, завхоз и Ерофей Павлович, повар.

В лагере вместе с солдатами остался один Володя, физрук.

…Володя, как перед судом, давал показания: где бомба, какая, в каком положении.

Маленький, белобрысый, с соломенными под цвет лица и потому почти не различимыми на лице усиками, строго слушал и поддакивал. Как будто наперед знал, что скажет Володя.

Закурил и задумался. Не докурил и бросил. Посмотрел на небо. Ни облачка. Одно солнце. Солнцу одному, наверно, скучно. Вот и он полезет в воду и будет один. Но ему не будет скучно. Со смертью наедине не заскучаешь.

Вдруг вспомнил, что еще не познакомился. Сказал: «Пресняков» — и протянул руку.

Володя, кивнув, пожал и тоже представился: «Володя».

Пресняков велел всем уйти — солдатам, Володе, всем. Напялил акваланг и полез в воду.

Вылез с бородой из водорослей. От тины по всему телу родинки, крошечные зеленые пятнышки.

Володя выглянул из-за бугра.

— Есть! — крикнул Пресняков и задумался, сгорбившись.

Восстановил в памяти виденное. Бомба, как огромная рыба, торчит хвостом кверху. Упала и не взорвалась. Взрыватель не сработал. Тогда не сработал, а сейчас тронь ее, ржавую, — ахнет так, что земля дрогнет. Дрогнет и, как тот кит из сказки, сбросит со спины все, что на спине нагородили. А на ней вон чего нагородили: домики — один к одному — стоят над озером, и каждый в руке, как пионер, флажок держит: знак отряда. Жалко домиков, разнесет — пропало у ребят лето.

Подошел офицер. Пресняков нехотя подтянулся, но тот махнул рукой — не до церемоний, и Пресняков задумчиво сгорбился. От мыслей. Офицер не торопил. Подумает — сам скажет.

— Будем брать, — сказал Пресняков и сделал рукой вверх.

Офицер понял: тащить бомбу, как рыбу на крючке. А для этого… для этого нужен подъемный кран. Понял и пошел звонить. Потянулись долгие и скучные минуты томительного ожидания. Наконец кран приехал и, как памятник, вытянул над озером руку.

Подъехала еще машина — гидромонитор, качать воду. У машины два рукава. По одному рукаву тянет воду к себе, по другому гонит от себя. На конце этого рукава медный ствол, похожий на дудку. Только «дует» не воздухом, а водой.

Пресняков надел акваланг, взял в одну руку «дудку», в другую канатный круг и полез в воду.

Все, кто был на берегу, попрятались. Все, кроме тех, кому прятаться было нельзя, кто мог понадобиться для работы: «тащить рыбу на удочке».

…С грузом в воде плыть труднее. Мешают водоросли. Пресняков вспомнил, читал однажды про держидерево. Там, на земле, держидерево, здесь, в воде, хватайводоросли.

Усмехнулся тому, что так подумал. Перед главным всегда думается о пустяках.

Вот оно главное — чугунная «рыба». Молчит как убитая. Как же, убитая! Рявкнет — в соседнем городе услышат.