Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

Но тут Жан Шаррон принялся постукивать пальцем по столу и все повернулись к нему, кроме Берты, неподвижной в своем темном уголке, и Катрин, лихорадочно мешавшей угли в очаге. «Боже мой, что-то он сейчас скажет?» Постукивание это — Катрин знала — означало, что отец колеблется. А вдруг он даст уговорить себя посторонним? К посторонним Катрин причисляла дядюшку Батиста и Фелиси, которую, однако, связывали с Шарронами узы отдаленного родства. И все-таки у них, у этих «посторонних», хватило духу — как будто они договорились обо всем заранее — не оставлять в покое отца.

— Вы с утра до ночи на работе, Катрин — служанкой на дальней ферме, Франсуа не сегодня-завтра — на фарфоровой фабрике… Спрашивается, что будут делать эти малявки целый день одни? — Фелиси вздохнула и добавила: — Когда вы потеряли свою первую жену, Жан, вы были молоды и у вас не было никого, кроме Мариэтты… И ваша свояченица переехала к вам в дом, и вы поженились… А теперь? Теперь вы далеко не юноша; вдовцом вы стали и вдовцом рискуете остаться…

«Полоумная толстуха! — Катрин яростно колотила кочергой по горящим поленьям. — Как смеет она говорить о таких вещах сегодня, в день похорон?»

Жан Шаррон наклонился немного вперед и сощурил глаза, словно стараясь разглядеть что-то в глубине комнаты.

— Да, что же мне делать? — спросил он.

Казалось, он обращался не к Фелиси, не к Мариэтте и не к Крестному — вообще ни к кому из присутствующих. «Он спрашивает у матери», — со страхом подумала Катрин. Отец откинулся назад, вперив глаза в пространство, потом снова наклонился над столом.

— Я могу сказать вам… — откликнулась Фелиси, — могу сказать вам, что надо сделать. Вы должны отдать девочек в сиротский приют при Кармелитском монастыре.

Кочерга выскользнула из рук Катрин и с грохотом упала на дощатый пол.

Все посмотрели на нее. Катрин чувствовала, что должна немедленно, сию же минуту заговорить, вернее, закричать, позвать на помощь: «Отец, вы слышите?

Вам предлагают бросить ваших детей!» Но голос не повиновался ей, и она лишь прошептала еле слышно:

— Папа, я буду заботиться о сестренках, я воспитаю их…

— Что ты там болтаешь?! — громко запротестовала Фелиси, и ее короткие ручки, сложенные на животе, запрыгали. — Дурочка, ты еще не знаешь, что такое дом без матери!

Мариэтта добавила ласково:

— Ты разумна и старательна для своих тринадцати лет, Кати, но две девчонки этого возраста… Ты не представляешь, как тебе будет трудно!

О нет, Катрин хорошо знала, на что идет! А все остальные хотели, как видно, только одного: разрушить, уничтожить ее семью. И они, разумеется, уверены, что поступают правильно! Но глупцы все-таки они, а не Катрин. Им невдомек, что они убивают мать вторично, разлучая ее детей, отнимая их у нее, потому что отдать сестренок в приют — значит отнять их у матери, у ее памяти. Неужели они не видят, что у Катрин хватит ума и сил, чтобы заменить покойную? Даже Мариэтта и та предавала ее, Мариэтта, которая сама осталась когда-то без матери совсем крошкой, и, однако, отец не отдал ее тогда в приют. А Крестный — почему он молчит, почему не скажет: «Отец, вы взяли меня в свой дом, когда мои родители умерли… Вы поступили так ради чужого ребенка, почему же сейчас вы не сделаете то же самое для своих родных детей?» А чего ждет Берта, робкая жена Крестного? Ведь и она тоже сирота…

Почему она не поддержит своего мужа? А Жюли и Орельен, там, у окна, не могут, что ли, сказать свое слово? Ведь Лартиг, их отец, не отдал ни того, ни другого в сиротский приют после смерти жены…

«Странно, — подумала Катрин, — оказывается, здесь, в этой комнате, полно сирот!» Она знала, что сиротство — обычная вещь в нищем пригороде Ла Ганны; редко кто из бедняков доживал здесь до старости. И все-таки… разве можно смириться с мыслью, что Клотильде и Туанон суждено пополнить унылое, черное стадо сирот, опекаемых монахинями, — этих тихих, всегда печальных девочек, которые по четвергам и воскресеньям шествуют парами через весь город к церкви святого Лу?..

И вот, наконец, то, чего так страстно желала и ждала Катрин, свершилось: Крестный заговорил — слишком робко, по мнению Катрин, но все-таки достаточно определенно, чтобы девочка воспряла духом в своей одинокой борьбе.

— В конце концов, — говорил молодой плотник, — Катрин, быть может, и права. Если она считает, что сумеет заменить сестренкам мать, это — выход!

— Выход! — взорвалась Фелиси, и ее двойной подбородок затрясся от возмущения. — Скажите лучше: ребячество! Нет, нет, — повторяла она, мотая головой, — что там говорить! Дом без хозяйки — это не дом.