Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

— Ты хорошо читаешь, сынок! В будущем это тебе пригодится.

Она протягивала свою исхудалую руку к Катрин, брала ладонь девочки в свою.

— Как мне хотелось, чтоб ты тоже научилась грамоте, Кати! Да вот не довелось…

Приподняв голову, мать задумчиво смотрела на сына.

— Франсуа, а ты не можешь научить Кати читать и писать? Мальчик хмурил брови.

— Не знаю, как взяться за такое дело…

Мать выпускала руку Катрин и говорила, словно, про себя:

— Если бы Жан умел читать, и писать, и считать, и говорить как надо, мы, может, и сейчас жили бы на ферме… все вместе, всей семьей… Тогда бы они не заманили его в ловушку…

Она устало закрыла глаза. Дети не шевелились. Может, она спит?

Слышалось только ее хриплое, трудное дыхание.

Не раскрывая глаз, мать снова заговорила, но так тихо, что трудно было различить слова:

— Когда-нибудь… такие люди, как мы… все простые люди, вроде нас, будут грамотными… и Мариэтта, и Фелиси, и другие… и смогут прочитать в книгах, в газетах о том, что происходит в мире… здесь и в других местах… и напишут о своих бедах и своих нуждах… скажут, как они хотели бы устроить жизнь… чтоб всем было хорошо… Тогда на свете будет меньше… меньше…

Приступ, кашля, острый и мучительный, прервал ее.

— Мама, — с упреком прошептала Катрин, — вы же знаете: доктор сказал, что вам вредно много говорить…

Мать поднесла платок к губам, взглянула на него и спрятала под подушку.

Стирая потом белье, Катрин со страхом рассматривала эти носовые платки матери с засохшими пятнами крови.

Зима надвигалась стремительно. С каждым днем становилось холоднее.

Дверь из кухни в спальню не закрывали, но тепла кухонного очага было недостаточно, чтобы прогреть ледяной воздух комнаты, и больная дрожала от холода в своей постели. Приступы кашля становились все чаще, все острее и багровые пятна на носовых платках расплывались все шире и шире.

Отец работал на дальней стройке и возвращался в дом-на-лугах только поздно вечером. Переступив порог кухни, он бросал тревожный взгляд на Франсуа или Катрин. Клотильда и Туанон с воплями кидались ему под ноги, тянули к нему ручонки. Он наклонялся, рассеянно целовал детские головки.

— Ну как? — спрашивал он.

Старшие дети лишь молча качали головой. Отец быстро раздевался и шел в комнату. Катрин приносила ему туда миску с супом, иначе он бы и не вспомнил об ужине. Больная в эти часы обычно дремала. Отец садился у постели и смотрел на нее, молчаливый и неподвижный, не в силах оторвать глаз от изможденного лица, тонущего в густых волосах.

Однажды вечером мать почему-то не спала. Она заговорила с отцом, и тот стал рассказывать ей о своей работе, о снеге, валившем со вчерашнего дня, о крестной Фелиси, которую он встретил на Городской площади. Потом отец встал, прикрыл дверь на кухню, и до детей доносился теперь лишь неясный звук его голоса. Катрин, уложив спать сестренок, молча сидела рядом с Франсуа у очага, недоумевающая и встревоженная. В спальне послышался стук, будто что-то упало. Брат и сестра вздрогнули.

— Подойди к двери и посмотри, — шепнул Франсуа.

Катрин заглянула одним глазом в щелку. Сначала она ничего не увидела в царившей темноте, потом пригляделась и различила в неясном мерцании снега, проникавшем в спальню сквозь не прикрытое ставнями окно, фигуру отца, стоявшего на коленях у кровати. Она прижалась ухом к двери, но разобрать ничего не могла. Отец что-то говорил — глухо, взволнованно. О чем он? Одно слово то и дело срывалось с его губ: «Прости… прости меня…» За что он просит прощения? Разве он сделал матери что-нибудь плохое? Мать отвечала ему, и голос ее был так же слаб и бесплотен, как исстрадавшееся тело. Но вдруг голос этот преобразился и зазвучал внятно и отчетливо, мягко и молодо:

— Нет, Жан, нет! Никакой вашей вины здесь нет и не было… Те, другие, в Мези просто были сильнее, вот и все… сильнее вас… — Она с усилием перевела дыхание и договорила: — Да, они были сильнее, и они раздавили нас, как раздавили несчастного Мишело…

Катрин послышались заглушенные рыдания. Голос матери стал еще мягче, еще ласковее:

— Жан, мальчик мой, бедный мой Жан, перестань, не надо… Разве ты виноват, что всегда был честным и справедливым, а люди… а люди…

Катрин на цыпочках вернулась к Франсуа.

— Я ничего не понимаю, — прошептала она, — мама говорит про Мези… и про людей… Не понимаю…

Вот уже несколько дней у больной шла горлом кровь. Снова позвали доктора. В присутствии матери он прописал несколько лекарств, но, выйдя на кухню, печально пожал плечами и сказал, что никакие лекарства не помогут…