Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

Замуж она вышла со скуки, доверительно сообщила Аделаида Катрин. Родители ее были знакомы с матерью молодого вдовца; они и устроили этот брак. Что касается самой Аделаиды, то она была по горло сыта фабрикой и потому сказала «да».

— Мне до смерти надоело там работать, — сказала Аделаида, — но, должна тебе сказать, что в Ласко тоже не больно-то весело! — И добавила:-Я ужасно рада, что ты будешь жить у нас.

Наконец они добрались до Ласко. Увидев большой двухэтажный дом, Катрин воскликнула:

— Э, да вы, оказывается, богатые!

— Ты так думаешь? — усмехнулась Аделаида. — Я что-то не замечаю.

И правда, этого никак нельзя было заметить, потому что и сам хозяин фермы Тома Паро, и его мать, старая Марселина, были такими скрягами, каких свет еще не видывал. Справедливости ради надо сказать, что всем домом заправляла старуха; сын был лишь покорным исполнителем ее воли. Тома Паро всегда конфузился, когда его новая озорница-жена откровенно высмеивала их скупость. Бывшая работница фарфоровой фабрики за словом в карман не лезла, и Тома совершенно терялся под градом ее насмешек.

Без Аделаиды Катрин, наверное, умерла бы с голоду на ферме Ласко. К счастью, хозяйка никогда не забывала о девочке.

— Вот тебе, Кати, завтрак, — говорила старая Марселина, ставя на стол миску с горячей водой и двумя ломтями черного хлеба.

Начальный курс христианского богословия, то же, что у нас в дореволюционной школе закон божий.

Аделаида подмигивала своей подопечной. В первый же день по приезде она привела Катрин к себе в комнату и показала ей на нижний ящик стоявшего у окна комода.

— Видишь этот ящик, Кати? Он твой, возьми ключ от него. У меня есть другой. Если проголодаешься, приходи сюда и открывай ящик. Но, главное, ни слова Тома, а особенно старухе!

Пригнав овец с пастбища или одев и умыв ребятишек, Катрин бесшумно поднималась по лестнице наверх и прислушивалась: внизу, шаркая ногами, ходила взад и вперед старуха; Тома работал в поле; Аделаида стирала белье на пруду. Девочка тихонько открывала дверь, подходила на цыпочках к комоду, доставала из-за корсажа маленький ключик, отпирала нижний ящик и всегда находила там или несколько конфет, или кусок сахару, а иногда баранку, сдобный сухарь или печенье. Набив карманы этими лакомствами, она убегала в перелесок и там, на свободе, съедала их. Однако сласти есть сласти, ими сыт не будешь. Катрин тосковала по хлебу, по настоящему белому хлебу с хрустящей золотистой корочкой, так не похожему на то черное, вязкое, плохо пропеченное тесто, которым ее кормили на ферме Ласко. Чтобы съесть ломоть такого хлеба, его приходилось сначала размачивать в воде.

В деревне издавна существовал обычай: в дни, когда на ферме пекли хлеб, хозяева давали пастушке отдельный маленький каравай, который та брала с собой в поле и делила со своими товарками — пастушками с соседних ферм.

— Бедняжка Кати! — смеялись пастушки, когда Катрин выкладывала перед ними свой каравай. — Как только у этих Паро хватает совести кормить тебя такой отравой?

И девчонки принимались поддавать ногами злополучный каравай, гоняя его по полю вместо мяча.

От фермы Ласко до церковного дома было более часа ходьбы. В четверг утром Катрин выходила из дому затемно и, еще толком не проснувшись, брела по дороге. Первый раз ее сопровождала Аделаида; она представила Катрин молодому аббату Ладюранти, высокому блондину с близорукими глазами, скрытыми за толстыми стеклами очков.

— Ваша девочка выглядит благоразумной и послушной, — сказал аббат Аделаиде таким елейным голосом, что Катрин смутилась. — Умеешь ли ты читать, дитя мое? — обратился он к девочке.

Катрин густо покраснела и невнятно пробормотала «нет».

— Это не суть важно, — продолжал медоточивый голос, — важно, чтобы ты познала основы нашей истинной веры, и тогда сам господь сможет читать в твоем сердце, как в открытой книге. Катрин смутилась еще сильнее. Никогда в жизни не слышала она ни от кого подобных слов. Девочка украдкой огляделась.

В большом зале с высоким потолком, под которым во всю длину помещения тянулась жестяная труба от маленькой печурки, сидело человек пятнадцать мальчиков и девочек в возрасте от десяти до тринадцати лет. Но вот входная дверь, скрипнув, отворилась, и в зал вошли две рослые девицы. Катрин подумала сперва, что эти девицы, подобно Аделаиде, привели к священнику своих младших братьев или сестер. Но девушки прошли вперед и заняли места на лавке перед самой кафедрой, за которой сидел священник. Увидев их, аббат Ладюранти хлопнул в ладоши и сказал: