Николай Омельченко - Повести

— Дай я еще посмотрю, — взволнованно сказала Зойка.

И снова ложка переходила из рук в руки, и снова ее внимательно, будто она хранила еще какие-то далекие жуткие тайны, разглядывали ребята, и им теперь уже казалось, что эта ложка побывала не только в Бухенвальде, а и везде, везде, там, где страдал в неволе Борин дедушка, которому в то время было всего лишь восемнадцать лет, что на этой ложке десятки, сотни, тысячи невидимых надписей замученных людей, ведь ребята теперь уже знали, что не каждый из них и эти метки оставил о себе.

Зойка после долгого молчания высказала такое предположение:

— А может, и не все оставили на ней свои инициалы, может быть, это лишь малая доля из тех, кто погиб, кого замучили, для кого ложка эта оказалась несчастливой?

— Может быть, — сказал Борис.

— А зачем ты ее носишь с собой? — строго спросил Роман. — Ты же ее можешь потерять, вот как мы все потеряли…

— Дедушка хочет, чтобы я всегда, только лишь сажусь есть, помнил, чтоб никогда не забывал. А я люблю своего деда, знаете, больше всех люблю!

Все помолчали, затем Борис кивнул на почерневшие в костре банки:

— А может, уже готово?

— Ну, об этом-то ты никогда не забываешь, — всхлипнув, попытался рассмеяться Генка, но смех у него не получился.

— Грибы вряд ли, а компот уже готов, — уверенно сказал Борис.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Наташа.

— По запаху, — улыбнулся Борис и зачерпнул ложкой из одной банки, поднес ко рту, попробовал. — Прекрасно. Между прочим, мой дедушка пьет компот совсем без сахара, у него сахарная болезнь… Смешно даже, так мало сахара ел, меньше всех, а вот как в насмешку — эта самая болезнь, так всегда говорит дедушка, когда смотрит, как мы все уплетаем варенье…

— Ох, ты бы хоть о варенье не говорил, — даже передернулась Наташа, — я могу его есть день и ночь, серьезно. Проснусь иногда ночью и на кухню, у нас в шкафчике там всегда всего полно, и варенье, и повидло, и даже мед, возьмешь прямо ложкой, без хлеба…

— И с хлебом неплохо, — понимающе прибавил Борис.

— А мне вообще хлеба мама не разрешает есть, — говорит Зойка, — разрешает только понемножку, то-о-ненькими-тоненькими, как бумага, ломтиками.

— Что, ей жалко, что ли? — удивленно хмыкнул Борис.

— Да нет, что ты, — Зойка даже руками замахала, — мама у меня очень добрая и щедрая, это просто, чтобы я не поправлялась. Мама моя ужасно боится, чтобы я не была толстой, и говорит всегда, что чем тоньше талия, тем дольше у человека жизнь. А бабушка моя, мамина мама, даже ругает ее за то, что она запрещает мне есть, сколько я хочу, хлеба. Ругает и говорит…

— Бери пей, — перебил ее Борис.

— А почему я первая?

— Потому что ты замерзла, аж дрожишь вся!

— Да это пустяки, это немножко, пусть лучше Наташа первая.

— Пей, тебе говорят! — Борис схватил Зойку за руку, пришлепнул к ее ладони целый ворох сухих листьев, поставил на них угольно-черную от копоти банку: — Пей, согреешься!..

То же самое проделал он и со следующей банкой и хотел было и Наташе положить на ладонь листьев, но та быстро и как-то независимо сгребла с Земли несколько листьев сама, поставила на них банку и затем осторожно поднесла ее к губам, держа на пучке пальцев, так когда-то держали бабушки блюдце с чаем. Отхлебнула, вытянув губы трубочкой, покачала головой.

— Ничего вкуснее не пила! А малиной как пахнет!

— Малиной? — переспросил, скривившись, Генка. — А я думал, что будет пахнуть ананасом.

В это время, снова в островной тишине, где-то совсем неподалеку, раздался сухой, похожий на пистолетный, выстрел и вслед за ним тот же самый, что и в прошлый раз, крик:

— Ой-ой-ё-ё-йой!

— Я ж говорил: пугают, — стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Роман.

— А если — нет? — произнесла Зойка.

— Да кто-то балуется, — отмахнулась Наташа.

— Не будем обращать внимания…

— В следующий раз ты, Роман, поведешь нашу экспедицию не по реке, где есть рыба и острова с шиповником и малиной, а голодной степью или заведешь в какую-нибудь пустыню. И конечно же, заблудишься… — сказал Генка.

— Ой, Генка, ты дождешься, что Роман тебя нокаутирует! — сказала Наташа.

Роман лишь пристально поглядел на Генку и снисходительно улыбнулся.

— А вообще ты, Роман, смотри, поосторожнее с Генкой, он очень опасный человек, — понизив голос, сказала Зойка. — Он одному боксеру такое устроил, какому-то чемпиону по боксу среди юношей!

— Что же он устроил? — вновь снисходительно посмотрел на Генку Роман.