Лидия Чарская: Так велела царица

— Куда тебѣ! ты совсѣмъ еще маленькій у меня, — гладя рукою бѣлокурую головенку своего сына произнесла крестьянка. — Подожди, будетъ тебѣ столько же лѣтъ, какъ Мартыну, минетъ тринадцать, вотъ ты мнѣ и поможешь, Ванюша.

И женщина прижала сынишку къ своей груди.

На минуту въ избѣ наступило молчаніе. Слышно было только, какъ на дворѣ шумѣла непогода, да сверчокъ трещалъ за печкой свою неугомонную пѣсенку.

И снова прозвучалъ, нарушая тишину, звонкій дѣтскій голосокъ:

— Вѣрно мы ужъ больше никогда не увидимъ нашего отца, матушка… Мнѣ сказывали деревенскіе ребята, что его увезли далеко-далеко и посадили тамъ въ тюрьму. А другіе говорятъ даже, что его убили…

— Нѣтъ… нѣтъ… не вѣрь этому… этого не можетъ быть. Богъ милостивъ и не позволитъ, чтобы вашъ отецъ невинно пострадалъ…

— А знаешь, матушка, говорятъ, отца увезли за то, будто онъ сказалъ, что мы, хотя и простые крестьяне, приходимся родней русской царицѣ…

Едва только мальчикъ успѣлъ произнести послѣднія слова, какъ страшный крикъ вырвался изъ груди его матери.

Подбѣжавши къ сыну и зажимая ему ротъ рукою, она, пугливо озираясь по сторонамъ, зашептала:

— Молчи, сынокъ… молчи, Ванюша… Ты только погубишь насъ такими словами… Развѣ это можно, чтобы простые крестьяне приходились родственниками царицѣ?… Карлъ не могъ этого сказать. Вѣдь этимъ онъ бы оскорбилъ русскую царицу… Нѣтъ, нѣть, Боже сохрани сказать кому-нибудь объ этомъ, сынокъ… Упаси Господь! Схватятъ, засудятъ, въ тюрьму посадятъ, казнятъ, то-есть убьютъ попросту…

— Такъ почему же отца-то отъ насъ увезли? — спросилъ опять мальчикъ. — Вѣдь онъ ни въ чемъ не провинился?

— Не знаю, сынокъ мой, ничего не знаю, — прорыдала несчастная крестьянка. — Помню только, что годъ тому назадъ, въ такой же весенній вечеръ, только не дождливый и ненастный, а свѣтлый и теплый, пріѣхали въ наше село русскіе солдаты, и заявивъ, что они присланы сюда, къ намъ въ Дагобенъ, по приказанію самой царицы, за вашимъ отцомъ, увезли его съ собою…

— Какъ это страшно, матушка! — весь дрожа при одномъ воспоминаніи о случившемся, произнесъ Ваня.

— Да, ужасно, сынокъ!..

Въ это время кто то сильно постучалъ въ дверь. Мать и сынъ вздрогнули.

— Господи помилуй! Кто это можетъ быть? — прошептала со страхомъ бѣдная женщина, отодвигая тяжелый запоръ у входа въ избу.

МАРТЫНЪ! Ты! Но, Боже мой, что съ тобою?..

Въ горницу ворвался красивый черноглазый мальчикъ. Онъ былъ безъ шапки, и спутанные кудри его бились по стройнымъ дѣтскимъ плечамъ. Кафтанъ распоясался и безпорядочно болтался на его сильной, рослой фигурѣ. Темные, живые глаза горѣли отъ волненія. Блѣдное лицо носило слѣды тревоги…

— Матушка! Намъ грозитъ новая бѣда… — вскричалъ онъ испуганнымъ голосомъ. — Я пасъ помѣщичьихъ свиней на опушкѣ лѣса вблизи нашего Дагобена… и вдругъ… вижу, ѣдетъ цѣлый отрядъ солдатъ… Они направляются прямо въ нашу деревню… Я хорошо разглядѣлъ ихъ лица. Матушка! Я узналъ ихъ!.. Это тѣ-же солдаты, которые годъ тому назадъ увезли отъ насъ отца… Они опять появились въ Дагобенѣ… Я не знаю зачѣмъ, но мнѣ кажется… я предчувствую… что-то худое должно случиться съ нами опять…. Я бросился бѣжать безъ оглядки, оставивъ стадо у лѣса… Мнѣ страшно за тебя и за Ваню, матушка… Солдаты, навѣрное, пріѣхали за нами… Схватили отца, теперь насъ схватятъ… Надо закрыть дверь, матушка, потушить огонь… Кто знаетъ, можетъ быть, Господь пронесетъ это несчастье, и они проѣдутъ мимо нашего дома.

И говоря это, черноглазый Мартынъ проворно закрылъ дверь, потушилъ лучину и, чутко прислушиваясь, къ тому, что дѣлалось на улицѣ, поминутно смотрѣлъ въ окно.

Но за окномъ все было тихо. Весь Дагобенъ (такое названіе носила деревушка, гдѣ происходило описываемое событіе) очевидно спалъ уже крѣпкимъ сномъ въ этотъ поздній часъ. Ни шороха, ни звука…

КАКЪ безумная, металась по своей убогой избушкѣ крестьянка, испуганная словами сына. Она то хватала посуду и безъ всякой цѣли разставляла ее, то подбѣгала къ своимъ сыновьямъ и, обнявъ ихъ, прижимала къ себѣ, шепча молитвы. Слезы отчаянія лились изъ ея глазъ. Девяти лѣтній Ванюша тоже горько плакалъ, глядя на мать. Лишь Мартынъ угрюмо хмурилъ свои темныя брови и крѣпко сжималъ свои еще дѣтскія руки.