Галина Ширяева - Возвращение капитана

Когда меня за что-нибудь ругали, то обычно они оба ругали меня вместе, очень дружно. А тут вдруг папа начал меня защищать. Я хотела их помирить, но у меня почему-то на этот раз ничего не вышло. Папа не стал обедать, снял с вешалки свой тощенький рюкзак, надел командировочный плащ и ушел, не простившись. Только сказал, что уезжает к своим мальчишкам, потому что они там одни, безнадзорные. Будто бы я не безнадзорная!

— Люся, — спросила вдруг мама после того, как он ушел со своим рюкзаком. — Ты плачешь?

— Вот ерунда, — ответила я, тараща глаза, чтобы слезы не начали капать с ресниц. — Вот ерунда! И зачем она только к нам приехала.

— Кто? — спросила мама спокойно и даже равнодушно.

— Татьяна Петровна.

— Работать в театре, — снова очень спокойно ответила мама.

— Фаинка сказала, что если ее премьера провалится то она уедет.

— Вот уж этого не знаю.

— И вообще Фаинка про нее такое знает, чего мы не знаем. Только говорить не хочет. А в театре все давно уже знают…

— Не мели ерунды! — вдруг рассердилась мама.

Тогда я всхлипнула.

А мама меня утешать не стала. Мама тоже потихоньку принялась всхлипывать. Из-за папы, конечно!

Ну, вот не верю, не верю, не верю! Не верю, хоть убейте, — что это Татьяна Петровна рисовала моего Вандердекена! Пусть уж лучше он лежит под лестницей всю жизнь! Теперь я его единственная опора и защита! Я его не предам никогда! Никогда! Клянусь самой страшной клятвой!

Мы с мамой выревелись досуха. Я тогда думала, что теперь уже долго реветь не буду… А вот опять реву. А тут еще эта скульптура из пластилина, вылепленная Санькой и похожая на покойника. Санька каждый раз на день рождения дарит мне такие маленькие скульптуры, и мне его делается ужасно жалко, потому что скульптуры эти мне не нравятся.

В окошко передо мной виден все тот же кусок неба, по которому плывут облака. Плывут, уплывают… И от меня что-то уплывает. Что-то такое легкое-легкое, похожее на облака.

Раньше мне всегда было все ясно и понятно. Все на свете мне было ясно и понятно. А теперь я никак не могу понять, что же это от меня уплывает. Мне почему-то теперь смешно и неловко вспоминать, как я называла Татьяну Петровну жадной. Как думала, что она отобрала у меня настоящий клад из драгоценных камней, картины хотела продать, а от родной сестры отказаться… Может, это глупость моя от меня уплывает? Может, это мои мозги разветвляются?

В тишине я услышала опять: «тук-тук-тук». Ужасно неприятно, когда над твоей головой кто-то ходит. Я взяла половую щетку, забралась на стул и три раза постучала концом палки в потолок. Я делаюсь ненормальной и невыдержанной. Это — от нервов и от тайн.

А может, тайны тут совсем и не виноваты? Может, просто у меня депрессия. У Фаинки часто бывает эта самая депрессия. Она приходит в школу с невыученными уроками и жалуется всем: «У меня была вчера такая депрессия, такая депрессия…»

Наверху снова раздался стук, и я снова вздрогнула. Похоже, — словно в наш потолок заколачивают гвозди! Я на секунду закрыла глаза и вдруг представила себе, что меня живьем заколачивают в тот самый ящик под лестницей, в котором я когда-то отсиживалась. Мне стало так страшно, что я вскочила и помчалась на кухню.

В кухне у стола сидела Марулька и порошком, выуженным из нашего шкафчика, чистила вилки. Она даже не посмотрела в мою сторону, хотя вообще-то сегодня я, может быть, простила бы ей все. Потому что у меня день рождения и депрессия. Да и вообще я на Марульку сейчас не очень сердилась. Ведь она лезла ночью в страшную башню и даже подвергала свою жизнь опасности, чтобы спасти Вандердекена от дождя. Ведь Татьяна Петровна швырнула его кое-как и даже поцарапала ему нос…

Не верю! Не верю! Не верю, что это она рисовала!

Я постояла за Марулькиной спиной, поглядела, как она чистит вилки, и вдруг мне в голову пришла блестящая мысль. Мне почему-то в голову всегда приходят такие мысли, когда я смотрю на Марульку или на что-нибудь блестящее — на банку из-под консервов или начищенные вилки. Сейчас все будет выяснено!

— Марулька, — позвала я шепотом.

Она оглянулась. Наверно, на этот раз я не была похожа на Фаинку, хоть у меня и была депрессия, потому что Марулька отложила в сторону свои вилки и посмотрела на меня совсем по-доброму, как тогда, в те времена, когда я была ее светлым воспоминанием.

— Марулька, — сказала я, — не можешь ли ты узнать у Татьяны Петровны одну вещь?

— Могу! — с готовностью сказала Марулька. — А что узнать?