Галина Ширяева - Возвращение капитана

— Ну разве же ты сам не видишь? Да потому, что она все силы бросила на красоту! Зачем ей талант, когда ее и без всякого таланта называют «вашим величеством»… Да спроси в нашем полклассе любого, что главное: красота или талант, — все скажут: «красота».

— Ты так думаешь? — спросил он, не очень веря мне.

Но ведь он никогда не был девчонкой! Даже тысячу лет назад!

— Я не знаю, так ли это, — сказал папа почему-то сердито и сердито посмотрел на меня, — но в любом случае она не имела права отказаться от своего таланта. Никакого права не имела! Понимаешь?

— Понимаю, — сказала я, — я больше тебя понимаю. Ты же не знаешь, как это страшно трудно — разрываться на две части: на красоту и на новые земли сразу…

Какую же чушь я плела! Но, кажется, папа и не слушал меня, потому что сказал:

— Так вот, Люся. Конечно же, я растерялся, когда получил письмо. Я долго думал, очень долго. А потом решил: пусть будет так, словно я не получал этого письма.

— Ты испугался?..

— Нет, Люська, я не испугался. Выслушай меня внимательно. Я решил: пусть будет так, словно я не знаю, что эти картины писала она. Понимаешь, зачем я это сделал?

— Зачем?

— Да чтобы выставка не провалилась! Ведь речь тогда бы шла уже о живом художнике, который ничего, кроме этих нескольких картин, не написал и, конечно, не заслужил выставки! Да к тому же этот художник — не самоучка, как Петр Германович. Ведь Татьяна Петровна училась рисовать… Вот я и решил — пусть эти картины возьмут на выставку вместе с остальными, чтобы на них обратили внимание. Чтобы о них заговорили. Вот тогда я сознался бы в ошибке, назвал бы настоящего автора. И тогда она сама, может быть, увидела бы и поняла, что не имела права губить то, что принадлежит не только ей. Может, и спохватилась бы? Ведь не поздно спохватиться, Люсек, а? Как ты думаешь?

— Я подумаю, — снова сказала я. — Я сейчас. Я подумаю.

Но я опять ничего умного не придумала! Ни одна блестящая мысль не пришла мне в голову. Действительно, я очень неразветвленная!

Моя любовь, мой Вандердекен с поцарапанным носом, третий день лежит под лестницей. Папа позавчера уехал в степь к своим мальчишкам. Санька лежит в постели, потому что так и не уморил своих микробов, мама на работе. А я сижу дома, и у меня сегодня день рождения.

Мой день рождения всегда проходит скучно. Потому что летом обычно почти все знакомые девчонки уезжают в лагерь или еще куда, и в гости приглашать некого. Мой день рождения обычно переносят на сентябрь, но все-таки подарки мама, папа и Санька дарят мне в настоящий день рождения. В прошлом году в этот день утром на стуле у своей постели я нашла платье с якорями и синий берет. Теперь же на стуле лежали краски в большой длинной коробке. Серебряные тюбики с надписями: «охра светлая», «кадмий лимонный», «хром-кобальт зелено-голубой». Я долго-долго вертела эти тюбики в руках. И чего это взбрело мне в голову выпрашивать их у мамы? Я сама не знаю, зачем это они мне понадобились.

— Ну, Люсек, — сказала мне мама позавчера вечером, напоив Саньку молоком с содой. — Ну, Люсек, что же все-таки подарить тебе на день рождения?

И я сказала неожиданно для себя:

— Краски!

Мама не удивилась. Я и не такие подарки в своей жизни заказывала! Когда мне исполнялось пять лет, я попросила живого тюленя, и мама тогда ничуть не удивилась, сказала «поищу». И теперь мама не удивилась, она только спросила, какие краски.

— Ну, настоящие, — пояснила я. — Не такие, как у Саньки, а которыми пишут настоящие картины.

— Понятно, — кивнула мама головой и вдруг задумалась.

Я смотрела на маму, и мне делалось все тревожнее и тревожнее. У мамы лицо стало, как у старушки, и глаза стали печальными. Я такой ее не видела никогда, и я не стала перезаказывать подарок. Краски так краски, раз уже нечего больше заказывать, раз уж папа проездил две свои зарплаты, раз уж он так расстроил маму — уехал к своим мальчишкам, не простившись…

Позавчера, в то самое время, когда мы с ним все еще сидели на ступеньках и я изо всех сил старалась придумать что-нибудь блестящее, в коридор вошла мама, она вернулась с работы. Я сразу поняла, что они еще не помирились после той ссоры ночью, потому что мама, не взглянув на моего Виктора Александровича, вдруг сердито спросила меня, почему это я, как маленькая, сижу на ступеньках. И хотя папа был старше меня и тоже сидел на ступеньках, она ему почему-то ничего не сказала. Потом мама вдруг ни с того ни с сего добавила, что я бездельница.