Эдуард Веркин - Герда

Кинолог поглядел на Герду.

– А с ней-то что? – спросила мать.

Кивнула на Герду.

– Это интересно, конечно, – улыбнулся кинолог. – Но…

– Что с собакой, Валя?! – спросила мать. – Скажи по-человечески, не юли.

– Вообще-то в таком варианте я встречаю это впервые, – сказал кинолог. – По слухам, некоторые догхантеры заводят таких вот псов…

Кинолог протер руки дезинфицирующей салфеткой.

– Дрессируют особым способом, чтобы они набрасывались на бродячих. На бездомных, дворняг, ну и… Вы знаете, что у нее подпилены зубы?

– Зачем? – не поняла мать.

– Такие зубы как ланцеты – одно движение – и все.

Кинолог задумался, снова поглядел на Герду.

– Ты хочешь сказать, что всех этих собак в Торфяном это… она?

Кинолог Валя пожал плечами.

– Есть несколько арктических пород, – сказал он, – допустим, хаски, маламуты… Так вот, они вообще склонны уничтожать все живое, до чего могут дотянуться. Кошек, болонок, всех. И съедают, соответственно. А потом встречаются определенные искажения в психике животных…

– Сумасшедшие собаки? – поразилась мать.

– С искажениями, – уточнил Валя. – Домашние собаки ассоциируют себя с человеком гораздо больше, чем с сородичами. И соответственно с этим они и поступают. Бродячие собаки для них враги, впрочем, мне кажется, здесь другой случай. Здесь поработали серьезно… Знаете, я бы занялся, сугубо с научными целями, жаль, что у меня мало времени.

– А нам-то тогда что делать? – спросила мать.

– Не знаю пока. Тут ведь еще один важный момент, – кинолог почесал бородку. – Хотелось бы все-таки уточнить… Она на людей кидается?

– Нет, – тут же ответила мать. – Не кидается, наоборот, она очень ласковая. То есть…

Кинолог покачал головой.

– Нет, ты не поняла. Она вообще на людей не нападает? Я хочу сказать, что на разных людей…

– Она напала на старушку, – вспомнила мать. – Тогда, в Серовском. Помнишь?

Мать повернулась ко мне.

– Помню, – сказал я. – Да, на старушку. И еще один раз… Тогда, самый первый…

– Что в самый первый раз? – заинтересовался кинолог Валя.

Мать прострелила меня взглядом, и я продолжил молчать.

– Да, мы забыли рассказать, – сказала она. – Она уже нападала. То есть, она не нападала, она… Понимаешь, Валентин, это не очень приятная история для нашей семьи…

– Это были бомжи, – сказал я. – Герда напала на бомжей.

– Понятно, – кинолог зевнул. – Теперь все боле-менее ясно. Наверное, нам надо поговорить.

Кинолог аккуратно кивнул на меня. И мать меня выгнала.

А вечером мать объявила семейный совет, и мои дурные предчувствия усилились.

Во-первых, СС объявлялся, как правило, только по неприятным случаям. В случаях приятных – выбор подарков к Новому году или там куда отдохнуть съездить – мать все решала единолично.

Во-вторых, у матери было слишком сосредоточенное лицо, что ничего хорошего не предвещало.

В-третьих, до этого мать жарила котлеты.

Наверное, это было самым дурным признаком. Потому что мать у нас сторонница здорового питания, почти вегетарианка, она вообще кроме блинов ничего не жарит, поскольку при жарке образуются канцерогены и прочая, и прочая. А чтобы мясо жарить… Интересно, где она вообще эти котлеты раздобыла? Случилось что-то, что выбило на время из материнской головы весь этот вегетарианский заповедник.

В сочетании с сосредоточенным лицом и объявлением о семейном совете все это ничего хорошего не предвещало.

Я заглянул к Альке. Та чего-то писала, пьесу, наверное, надев плотные наушники, погрузившись в протяжные норвежские рулады. Герды не было. Я цыкнул через зуб, но она не отозвалась, и я отправился искать ее по дому.

Дверца в кладовке на первом этаже, я прислушался. Так и есть. Ровное, похожее на работу хорошего насоса, дыхание, оно на секунду прервалось, и я понял, что Герда насторожила уши и, может, открыла глаза. А еще она осторожно, почти неслышно втянула воздух; убедившись, что это я, снова захрапела. Даже чуть громче, чем раньше, демонстрируя мне, что все у нее хорошо, все под контролем.

Я заглянул внутрь. В свете тусклой светодиодной лампочки блеснули желтые медвежьи глаза, сделанные из кусков янтаря, глаза взглянули на меня вечным оранжевым цветом. Герда развалилась на медвежьей шкуре, спрятав лапы под лавку со старой обувью, в светодиодном свете ее шерсть странно поблескивала, точно к каждой шерстинке был прицеплен крохотный серебристый огонечек.

Мелкий спал тут же, приткнувшись к спине Герды, закинув на нее ногу и руку. И тоже сопел и морщил нос. Из кладовки тянуло теплом и собачьим духом, но не противным, а приятным, домашним таким. Дровами каминными еще, смолой и хвоей, точно было не лето, а зима и вовсю собирался Новый год. Мне тоже захотелось вдруг забраться в кладовку. Зайти поглубже, залечь в дрова и уснуть в топорах и в метлах, в барахле, переехавшем сюда из прежнего дома, а в прежний дом из допрежнего. Чтобы никакого семейного совета.