Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север

Но Тереза уже посапывает.

Я трясу ее руку — она только чмокает. Вот и захрапела. Нет, не громко, не как отец, когда в воскресенье приляжет на тахте. Она как-то очень нежно похрапывает — носик-то маленький, она и храпит как лесной жаворонок.

Повернулась. Привалилась ко мне. Вздохнула. Положила ногу мне на колено, руку на грудь. Головой тыкается под мышку — небось думает, я ее мамочка…

Ну и злюсь я на Петера, жадюгу этого! Понадобилось ему, видите ли, непременно в Цербст, к невесте. Злюсь ужасно! Лежи теперь здесь. Чуть отодвинешься — Цыпка вздыхает и еще крепче в меня вцепляется. Я и лежу. Надо мной теперь совсем черное небо… «Ну ты и даешь!» — сказал бы Петер, жмот этот, и еще рот бы до ушей растянул. А что сказали бы Шубби, Пепи и Фридрих Карл, даже подумать страшно. У Крамса и у того не нашлось бы иностранного слова для моего теперешнего положения. Цыпка совсем навалилась на меня, ее волосы щекочут мне губы. Весь мой правый бок от головы до мизинца на ноге начинает отогреваться — это тот, где Цыпка меня заарканила. А даже приятно — ночь-то делается все холодней. Вот уж никогда б не подумал, что так может быть — мы ж в ГДР, а не в Норвегии…

Медленно я протягиваю левую руку и осторожно сгребаю побольше соломы — накрываю нас обоих.

«Спокойной ночи, Тереза…» — думаю я и мгновенно засыпаю.

Кто это разговаривает? Что? Пора вставать? Мать меня будит? Контрольная у нас сегодня?

Где это я? Развел руки и чью-то ногу поймал! Не свою. Нога чужая. Ты чего это, Петер?

— Эберхард, здесь их тоже нет. Где их черти носят? Не могут они ни с того ни с сего сквозь землю провалиться! Ничего не понимаю!

Стоп! Мегрэ, начеку! Нас ищут!

Но как они узнали, что мы здесь, наверху? Тайна.

Голос женский, ругается. Нет, это не полиция. Отсюда, со своего капитанского мостика, я уже кое-что могу различить. Странно — темнота, ночь глубокая, а сколько всего видно и без фонарей и неоновой рекламы!

— Эберхард, в скирде шуршит… — У женщины громкий, решительный голос, совсем как у полковника на майском параде. — Мыши, должно быть…

Ай-ай-ай! Ругается, а мне смешно.

Густав, ты большая, красивая мышь!

— Надо их взгреть как следует: до сих пор прошлогодняя скирда не вывезена.

Тут у меня другое мнение: а где же тогда преклонить голову усталому автостоповцу?

Цыпка ворочается и что-то бормочет во сне. Я рукой зажимаю ей рот.

— Вон там что-то… Посвети, Эберхард!

Луч карманного фонарика разбивает ночь на тысячу светящихся стекляшек.

— Ерунда какая-то! — ворчит Эберхард и выключает фонарь.

Не зря, значит, Мегрэ с головой укрылся в своей пещере.

Кто я, например? Кто Густав? И кто неутомимый комиссар? Кто Тереза, мой цыплячий прицеп? Это все вроде бы известно. Но кто этот Эберхард и безымянная женщина, этого никто не знает. Мегрэ, вам следует снять с предохранителя свой револьвер и закурить трубочку… Стоп! Курить здесь строго воспрещается! Комиссар безропотно подчиняется.

Они же ищут. Кого? Что? Винительный падеж. Мегрэ, не хватит ли с вас провала в Гросс-Иоргене? Там вы ведь всякий раз приземлялись у тетушки Иды!

Нет, пускай Мегрэ спит себе, отдыхает. Там, внизу, рядовые члены профсоюза, как и мы…

Безымянная женщина куда-то отправляет Эберхарда. Как я — комиссара Мегрэ. А до этого они из «газика», который довольно хорошо виден отсюда, достали ящик. Должно быть, тяжелый. Взрывчатка?

— Поезжай, добудись Альберта. Нечего его жалеть. Спроси, где он вагончик оставил. Пусть сейчас же пригонит сюда. Скажи, иначе на правлении о нем вопрос поставим. Я здесь буду. Посижу на ящике с лимонадом. Так и скажи: сижу и жду. И кофе в термосе привези, слышь, Эберхард?

Уехал, значит, Эберхард. Отсюда видны нечеткие очертания женщины — сидит у дерева. На лимонаде, значит, сидит. Язык невольно проезжается по пересохшим губам. Нащупывает дупло в зубе: да-а, неплохо бы лимонадику!

— Цыпа, тише!..

Но Цыпку никак не добудишься. Я трясу ее изо всех сил. Она вскрикивает. Женщина внизу тоже кричит, караул, бунт на корабле!

Съезжаю по обратной стороне скирды — прямо в черную пропасть.

— Кто это там? — спрашивает женщина, уже не в таком приказном тоне.

Крадучись, обхожу скирду. Женщина поднялась. Смотрит в мою сторону.

— Это я. Полундра!

— Кто такой?

Голос опять как у маршала. Густав выходит вперед, выкрикивает:

— Свои. Из Берлина. Каникулы у нас.

— Выходи! — приказывает женщина.

Мы стоим друг против друга. Женщина почему-то дышит, как боксер после третьего раунда.