Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север

Терезина пещера в одном метре от моей.

— Давай спать, дорогой Гуннар! Встанем на рассвете и отправимся дальше. Мне до подъема надо попасть в Альткирх. Правда утром ведь много машин? И молочные и всякие.

Хорошо в соломе! Надо мной тихо качается луна. Попискивает птичка — это она спросонок, мы ее разбудили.

— Лесной жаворонок, он еще чудесней поет, чем полевой… — объясняю я тоном знатока.

Так ведь я, того и гляди, по биологии четверку схлопочу. А эти лесные жаворонки ничего поют, не хуже нашего ансамбля в клубе.

— Воздух будто бархатный, только сырой немного…

— Ты прав, Гуннар: падает роса, земля обновляется… Между прочим, относительно бархатного воздуха — это у тебя от профессора.

Она говорит много и без остановки. Я по-отцовски молчу или покрякиваю, вроде бы соглашаясь.

— …хорошенькая собачка у него была. Постой, а как ее звали?

— Беппо.

— Знаешь, а Че… когда вы там дрались с мальчишкой…

— Может быть, этот святой или как его… совсем и не профессор? Я профессоров себе по-другому представляю. А пес у него классный! Что до твоего Че… и не дрались мы совсем, это был тренировочный бой, «спарринг» по-английски, как и такие слова, как «бокс», «нокдаун» и «нокаут». Мальчишка был ничего, но кросс у него не получался.

— У тебя еще болит? — спрашивает Цыпка.

— Это я сам виноват. Видел ведь, что он сейчас левой ударит, но почему-то правую не пустил в ход. Да и то сказать — нарушил бы правила спарринга. Он бы с копыт свалился, а это при спарринге не разрешается. Чтоб ты знала, понимаешь?

— Ты уже ночевал когда-нибудь вот так, под открытым небом, прямо в поле?

Я только кашлянул. Как отец иногда.

— Я еще никогда. Чудесно, правда? Луна. Воздух какой! А тебе тоже тепло? Хорошо, правда?

Я уже давно анорак положил под голову, а рубашку расстегнул до пупа.

— Гуннар, скажи, кабаны лазить умеют?

Комиссару Мегрэ делается немного не по себе. Разумеется, он не боится ни черта, ни дьявола… но вот кабаны…

— Спи, завтра спозаранку дальше двинем.

Цыпка молчит, а я смотрю на небо и думаю: Густав, ты же кое-что упустил — ни разу ведь не ночевал ни в лесу, ни в поле, сроду звездного неба такого не видел. Разве когда из кино выходишь, да тогда неоновая реклама вокруг.

Левый склон небосвода сделался чернильно-синим. Мерцает одна звездочка, совсем как тлеющий огонек сигареты, потом вспыхивают еще и еще… пять, шесть. Сверкают, делаются ярче, больше, висят надо мной, словно капли дождя…

— Ты спишь? — спрашиваю.

Тереза шепчет что-то насчет того, что она не в состоянии заснуть и что звезды чудесны. На этот раз она, может быть, и права.

— Если это сено загорится, я тебя вынесу, будь покойна.

— Солома, Гуннар, солома это. А почему это она должна загореться?

— Всегда ведь чего-нибудь горит. Раскрой газету или детскую книжку. Без пожара нигде не обходится. То рига горит, то ржаное поле. Тут всегда можно свое геройство показать. Дым. Огонь: гвардия умирает, но не сдается…

Если уж скорость ограничена ОБД, то хоть бы на пожаре себя проявить, что ли.

— Что-то шуршит, — говорит Цыпка довольно громко. Голос плаксивый.

— Крокодил. Ма-а-а-а-ленький.

Густав устал. Вот и острит.

— Перестань!.. Опять. Опять шуршит. Мыши!

— Ма-а-а-ленькие, бе-е-е-ленькие.

Теперь и я слышу — шуршит. И довольно сильно. Это шуршит Тереза, переползая ко мне.

— Валяй отсюда, а то хрюкну! — кричу я.

— Только чуть-чуть, Гуннар. Темно очень. Ни звездочки. Вдруг это хорек?

Этих я совсем не знаю. А что, если мне с ним сразиться? Спасти Цыпку от смертельного укуса? И про такое, бывает, в книжках пишут.

Тереза пододвигается ближе.

— Хорошо у тебя здесь, — говорит она. Голос у нее такой, будто он сразу и на шелковой, и на бархатной подкладке. Я лежу, как замерзшее бревно.

— Я только чуть-чуть. Ты прогонишь мышек, Гуннар? Да?

Интересно, а там, наверху, живут люди? На звездах. Такие, как мы? И глаза, и ноги-руки, и разговор — всё-всё. Может, некоторые и косу носят. А другие — с круглыми мордашками и четырехугольной улыбочкой.

— Бонифациус астрофизнкус.

— Что ты сказал? — спрашивает Цыпка, но я слышу, что она уже засыпает.

— Это я с жителями Кассиопеи разговариваю, — отвечаю я погромче, чтобы она не засыпала.