Самуил Полетаев - Алики-малики

Он вышел во двор, встал перед Семёном и руку протянул.

— Дай.

— На.

— Не. Ты положи на крылечко, а я возьму.

Семён рассмеялся так, словно бы его защекотали, и положил свистульку на крыльцо. Митька схватил её и отскочил в сторонку. Так, на всякий случай. Подул в свистульку — зашипело, воздух проходит.

— А ты зажми снизу пальцами да сбоку дырочку приткни.

Митька приладил, как слепой велел, и задул. Сперва ровно свистел, а потом стал перебирать пальцами дырочки. Конечно, музыки никакой не получилось, но в звуках был красивый перебор.

— Я ещё поиграю, ладно?

— Бери-кось! Это я тебе насовсем.

Митьке даже смешно стало — чего не надумал со страху! Беззлобный он, Семён-то. И до того хорошо Митьке стало, что захотелось слепому сделать доброе. Чего бы это только такое, подумал он.

— Это… самое… пошли на рыбалку, — вдруг предложил он.

— Когда же?

— А сегодня вечером.

— Пошли, коли не шутишь.

— А чего шутить? Ты жди меня.

— Буду ждать.

— В клубе сегодня играешь?

— Сегодня не играю. Петька весь вечер играет.

— Ну жди. Только никуда не уходи, ладно?

После школы, бросив сумку в форточку, взял в сарае удочки, пустую банку и — к Семёну. Слепой уже дожидался его во дворе, сидел на лавочке, зажав между коленями удочку. Значит, тоже ловить будет. Митька накопал в огороде червей, и они пошли к речке. Привёл Митька к своему тайному местечку — там, где речка поворот делала и начиналась плантация соседнего колхоза, недалеко от брода, где тягач на обрыве стоял — своим мотором воду на поливку подавал. Место было самое глухое, заросшее, со стороны невидное. Насторожили оба они удочки и сели, ожидая клёва.

Семён сидел, втянув голову, открыв рот, будто хотел чихнуть и не мог расчихаться, с лица не сходило выражение удовольствия. Короткую удочку он держал, опустив её к воде, и рукой всё время поддерживал, и весь напрягся, даже ухом чуть склонился к удочке, словно бы вслушивался. И надо же — подсёк здоровенного язя. Выбросил его в траву, определил на слух, куда стукнулся, но Митька опередил его, снял язя с крючка и опустил в ведёрко. Семён наживил нового червя, кинул в воду, а сам слушал, как язь плещется в ведре, и улыбался.

— Есть!

Это Митька вытащил плотицу — будь здоров, хороша, и запрыгал от удачи. И Семён порадовался с ним. И Митька — лов уж больно хорошо начался — на радостях решил попотчевать Семёна. Удочку воткнул в бережок, залез на поливные грядки, набрал в пазуху помидоров и огурцов. И сунул Семёну несколько штук.

— Ешь.

— Спасибо.

Есть, однако, он не стал, отложил в сторону и снова застыл, опустив удочку к воде. Скоро в ведре слепого плескалось, кроме язя, несколько карасей, щурёнок, подлещик, не считая плотвы. И у Митьки в ведре побулькивало кое-что. В село не стыдно возвращаться — будет что показать.

Солнце спряталось за кустарники, вода потемнела от чёрных теней, лов прекратился. И теперь они сидели просто так, отдыхали, ели помидоры и огурцы. Можно бы ещё кочанчик сорвать, да капуста лопушистая, не уплотнилась, а искать на плантации кочанчик потуже, с кочерыжкой — уже темно. Ну ничего, помидоры больно хороши, их без соли можно, сами солёные, не то что огурцы. Сидели, отдыхали, обсуждали улов. А потом Семён пригласил его к себе домой, обещал показать лады на баяне.

— Ты ко мне приходи, — уговаривал он, — я тебе и книжки свои покажу.

— Это в которых пальцами читают?

— Ага.

— Ладно. Приду.

Потом они сидели молча, слушая, как лягушки пробуют голоса. Раздолье и благодать. Лицо у Семёна осветилось, губы растянулись от какого-то радостного воспоминания.

— Ты, Мить, посмотри, стоит тут недалечко ракита кривая? Она возле брода должна бы стоять. Стоит на месте?

Митька обошёл кустарники за тягачом. Среди ракитовых кустов возвышалась старая ракита, изогнутая, как столетняя старуха, совершенно лысая с одной стороны, а другой чуть не падавшая в воду.

— Это которая на букву Г похожая?

— Во-вот!

— Стоит.

— Ты влезь на неё и пошукай, нет ли там буковок, ножом вырезанных?

— А какие буковки-то?

— А ты влезь и пошукай. Аккурат вот так будет, — Семён приложил ладонь ребром к груди, показывая уровень, на котором были вырезаны буквы.

Митька пробрался сквозь заросли, пролез под самым обрывом, цепляясь за прутья лозы, опустил ногу в воду — глубоко, схватился за ракиту, повиснув над речкой, подтянулся и с трудом влез на старушечьи плечи ракиты, скрипнувшие под его тяжестью. Где там буковки, никаких буковок не было на старой морщинистой, покоробленной коре. Хотел было лезть обратно — как бы в воду не угодить с высоты, да передохнул малость и снова стал перебираться по стонущему стволу, ища глазами буковки. А Семён следил, напряжённо вытянув голову, вслушиваясь в скрип ветвей и шелест листвы.