Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра

— Заповедник не для туристов.

— Ух ты! Базу для них строю. В Гузерипле, на Умпыре. Выгодное, считаю, дело.

И тогда разгорелся шумный спор. Ученые, перебивая друг друга, принялись доказывать ошибочность директорского взгляда. Заповедование — это прежде всего запрет на всякую деятельность и пользование, будь то лес, охота, туристские тропы.

Был ли это первый довоенный спор на живучую тему или он уже случался раньше, сказать трудно. Но и позже, спустя десятилетия, отголоски его зазвучали, к сожалению, не только на кордонах, но и в министерских кабинетах, да так аукнулись, что тяжелым бременем пали на многие заповедники страны.

— Ладно… — Директор прижал ладони к ушам. — Бумагу я подписываю. Но вся ответственность на тебе, Зарецкий. И на тебе, Шарова. Снабжать кормами категорически отказываюсь! Всех зверей — на самообслуживание! Роги-ноги есть, пусть ходят и кору гложут, траву стригут. С меня спрос, а не с этого, извините, Дарвина.

В разговоре, в громком споре никто не услышал, как открылась дверь и в комнату тихо вошел какой-то растерянный, сутулый Андрей Михайлович Зарецкий. Он облокотился о притолоку, послушал и, уловив паузу, сказал:

— Я с плохой вестью, друзья. Только что из Хамышков. Телеусов умер…

Мгновение глубокой тишины. И общий вздох, словно большая человеческая душа охнула. Всхлипнула Лида. Все стояли опустив головы. Первый егерь заповедника…

— В одночасье помер, — сказал Зарецкий. — Приехал за мной в Майкоп, переночевал, выехали сюда, добрались до его дома. Он вошел, сел у стены, жена налила воды в умывальник, обернулась, а он и голову уронил… Вечная ему память! Одно утешение: удалось ему увидеть зубров на Кавказе.

Утром кишинские зуброводы выехали в Хамышки. Хоронили старого егеря многолюдно и торжественно. Могила его осталась на старом солдатском кладбище через дорогу от поселка.

Не пришлось ему дожить до страшного июня сорок первого.

На пути в Москву Михаил Зарецкий два дня провел в Майкопе.

Его отец, еще более осунувшийся после смерти Алексея Власовича, все более озабоченный сообщениями из Европы, где широко полыхала война, как-то очень невнимательно выслушал планы, которые разворачивал перед ним Михаил. Это не означало, конечно, потерю интереса к заповедным делам и к зубрам на Кавказе. Это была реакция на тревожные и грустные события жизни. Неужели его сыну тоже суждено надеть солдатскую шинель?.. Что за век такой, что за ярость человеческая?..

А Михаил не думал о войне и ни о чем другом, связанным с войной. Он всецело продолжал жить заповедником, зубрами, ему было хорошо там, рядом с Лидой, которая на редкость умно и деятельно помогала Зарецкому в его работе. Общее дело заполнило всю их жизнь. И дело это казалось им наиважнейшим среди всех других. Еще бы — восстановить утерянный вид!

— Я хочу, папа, добиться покупки новых зубров, — говорил Михаил. — У Яна Жабинского записано, что в Польше были еще потомки Кавказа, по имени Борус, Бискайя и Бизерта, с хорошей долей кавказской крови. Целы они? Или их потомки? На будущий год у нас появятся еще зубрята от Журавля. Опять возникнет угроза близкородственного размножения, мы хотим избежать этого. Из Москвы я думаю выехать в Беловежскую пущу, чтобы ускорить дело. Надо привезти несколько зубров.

Отец посмотрел на карту. Немцы находились всего в двухстах километрах от пущи. Такая опасность!.. Понимает ли он?..

Данута Францевна смотрела на сына, на мужа, опять на мужа и сына, догадывалась, что переживает Андрей Михайлович и о чем не знает их сын. Она не хотела, чтобы отец все это высказал и испортил Мише его боевое настроение.

Андрей Михайлович подошел к карте.

— Посмотри сюда, Миша. Подумай. Вот она, пуща, а вот тут — немцы, их отмобилизованные дивизии. Их танки и штыки. Их многолетняя нацеленность на восток, дранг нах остен.

— Штыки немцев повернуты, кажется, не в нашу сторону.

— Штыки легко повернуть куда угодно. Ни один старый солдат не верит в стабильность положения на нашей западной границе. Затишье перед бурей. Фашисты — и мы. Неодолимая пропасть. Я не уверен, что успеешь отловить быков в Беловежской пуще, что вообще поедешь туда.

— О чем ты, папа?.. — Михаил вдруг сел, испуганно посмотрел на отца, потом на карту. Он не был готов к подобному разговору. Война не представлялась ему чем-то очень близким и опасным. Мы достаточно сильны — это он знал, так был воспитан, с верой в победу. — Неужели ты думаешь, что они рискнут напасть?..