Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра

Тяжелое ранение, затяжная болезнь и отлучение по этим причинам от дела, с которым Зарецкий связал лучшие годы своей жизни, — все оставило глубокие шрамы в его душе. Он не слишком замечал перемены в своей внешности, как не замечаем мы все, старея и меняясь, потому что ежедневно видим себя в зеркале, а постепенность скрашивает и не такое. Данута не имела желания говорить на эту тему.

Старели, жили тихо, оба работали и все житейские неприятности с лихвой перекрывали взаимной любовью и заботой, которая отмечает удачные семьи.

У них рос сынок, он повторял их самих в юности. Достаточное вознаграждение за старость.

Трехоконный дом их стоял недалеко от кубанского затона, длинной петлей завернувшего на городскую окраину у старого казачьего укрепления, где теперь была больница и здание бывшего городского головы.

Из двух окон дома и с террасы на западной стороне открывался хороший вид. Берег круто падал, внизу зеленели сады, а поверх их виднелся заречный простор. Когда заходило солнце, на том краю степи рельефно возникали горы.

Андрей Михайлович мог часами смотреть на голубой Кавказ, где провел счастливые годы своей жизни. Лицо его с высоким лбом, на который падала прядка белых волос, выражало в такие минуты отчаянную тоску. Он никогда не жаловался, ничего не говорил жене, но она все замечала и тоже переживала тайную печаль мужа. Город так и не заменил им лесных уголков Кавказа.

Письма Бориса Артамоновича он читал по многу раз. Как и Задоров, надеялся в душе, что зубры отыщутся.

С великой надеждой встречал у себя Шапошникова, чаще других посещающего город. Усадив гостя, он прежде всего просил: «Рассказывайте…» — и слушал, не сводя глаз с директора. Все знал, что происходило в заповеднике. К сожалению, дела там шли не блистательно. Оправдания, конечно, находились. Страна залечивала военные раны, планы развития только намечались, денег и сил не хватало. Заповедник во всем ощущал нехватку. Ну что такое для трехсот тысяч гектаров семнадцать лесных сторожей, как теперь именовались егеря? Мог ли этот «полувзвод» всерьез бороться с незаконной охотой, поддерживать в порядке кордоны, тропы и дороги, учитывать дикого зверя?

Когда пришло письмо из Хамышков, в доме Зарецких как раз сидел Шапошников — старый, хмуро насупившийся и раздраженный. Отпив два глотка крепкого чая, он как-то очень резко отодвинул чашку и сердито сказал:

— Не могу спокойно говорить с ними! Доводы — как о стенку горох! Неизлечимая глухота, когда дело идет об охране природы.

Директор только что пришел из областного Совета, где «деловые люди» высказали ему очередное неудовольствие работой заповедника: почему директор сам не находит денег для охраны, не проявляет хозяйственной инициативы, не продает населению лес, дранку, сено, не сдает в аренду выпасы.

— И это твердят мне работники Главприроды! — возмущенно выкрикивал Шапошников за столом. — Я настаиваю на развитии науки в заповеднике, толкую о неприкосновенности его богатств, об охране, устройстве станций для студентов и ученых, а мне вбивают: пили лес, продавай дранку, сдавай луга для скота. Черт знает что! Уйду я, Михайлович, не могу. Согласиться, что заповедник — источник материальной выгоды? Это прежде всего эталон дикой природы, лаборатория для ученых!

— Да-да, — Зарецкий согласно кивал. — В декрете Совнаркома еще в 1921 году прямо записано: земли под заповедниками и национальными парками не могут быть обращены под обработку или разработку естественных богатств без разрешения народного комиссара просвещения…

— Знай свое твердят: власть на местах! Областной межведомственный комитет по охране природы не в силах противостоять нажиму станичных и адыгейских общин. Они требуют выпасов на заповедной территории. Станицам нужен лес, пихта, она тоже в заповеднике. Менять границы? Да сколько же можно? Уже меняли!

Шапошников крупно вышагивал из угла в угол, по-стариковски горбясь.

— А что зубры? — спросил Зарецкий. — Теплится надежда…

Директор как-то странно посмотрел на него. Разве не знает?

Он остановился у открытого окна. За Кубанью синели горы, маняще-таинственные, далекие, сказочные. Постояв так и несколько успокоившись, Христофор Георгиевич сказал, не отрывая глаз от зубчатых гор:

— Уйду я. Нету моих сил. Но без борьбы сохранить заповедник для потомков нельзя. Устал я от этой борьбы. Или уже старость?..

— У меня письмо от наших егерей. Хотите, прочитаю? Интересное письмо, новая мысль.