Оскар Ремез - Четверка в четверти

А встретили его довольно-таки хмуро.

А вообще-то ему даже повезло, что его так встретили. Могли бы встретить и похуже.

Он ведь не знал, чего стоила шестому «В» его статья в газете!

Светлицын расстроился, оставил на столе письма, попрощался и ушел.

Конечно, шестой «В» оказался таким точно, как он и написал о нем — очень хорошим, передовым классом, с партами, выкрашенными в разные цвета, со свежей стенгазетой, с отличной успеваемостью, все было так, как он написал, и все-таки ребята шестого «В» его разочаровали.

«Жаль, Пенкина не было. Пенкин — это, конечно, душа класса».

Так думал Светлицын, шагая домой в то время, когда над шестым «В» блистали молнии и грохотал гром.

Гроза, наконец, разразилась.

— Ну, так вот что, — сказала Оля Замошина, едва Светлицын скрылся за дверью. — Я заявляю категорически — надо кончать с этим делом! Я молчала и честно исполняла все, что мне поручали. Для меня воля отрядного большинства — закон. Пионер не имеет права нарушить волю своего отряда. Пусть он сам будет даже против. Я пересмотрела все уставы, все правила юных пионеров и подчинилась воле отряда. Но поймите, так больше продолжаться не может! Дело принимает международный оборот! Как мы посмотрим в лицо пионерам Европы? На нас равняются другие страны! На наш класс! А мы…

— А что плохого? — вяло огрызнулся Корягин. — Класс вышел на первое место…

— По вранью, — добавил Щукин.

— Перестань острить! — одернула его Кудрявцева. Она сидела и писала, но было видно, что и она держится из последних сил.

— Словом, предупреждаю — в понедельник я заявляю обо всем Нине Григорьевне. И на совете дружины, — продолжала Оля. — И пусть делают, что полагается в таких случаях!

— В армии такое дело, знаете, как называется? — спросил Андреев. — Мне брат рассказывал — в армии такое дело называется ЧП. Подразделение расформировать могут за такое дело в армии!

— Ну и правильно. И пусть нас расформируют, если мы дошли до такого!

— И тебе не жалко! — тихо и грустно заговорил Корягин. — Ведь никогда еще у нас так не было — вот сидим мы все вместе, и цель у нас общая, и один у всех интерес…

— Как бы половчее соврать, — вставил Щукин.

— Дурак! — окрысилась Кудрявцева.

— Главное, что Пенкину мы этим только вред приносим, — запричитала Шамрочка. — Кто знает, где он? Мы же его никак разыскать не можем. Это же факт! Может быть, он давно под трамвай попал? Или под автобус!

— Не попал ни под трамвай, ни под автобус, ни под машину, — вдруг спокойно сказала Кудрявцева.

— А ты почему знаешь? — заинтересовался Прудков.

— Я была в милиции. Наводила справки. Ни в какую катастрофу Пенкин не попадал.

Прудков ехидно улыбнулся.

— Значит, в другой город уехал, — вздохнула Шамрочка.

— Пять часов сорок пять минут, — сообщил Андрюша Миронов.

Все так закричали на него, как будто он один, Миронов, со своими новенькими часами «Юность» и был виноват во всех несчастьях шестого «В» класса.

— Давайте, ребята, это дело кончать, — когда все вдоволь накричались, снова предложила Оля.

Обычно Оле все дружно возражали. Теперь же если и возражали — то вяло, невсерьез. Все понимали, что дело зашло слишком далеко и конца ему не видно. И второе звено тоже понимало. Надо было все рассказать Нине Григорьевне!

Встала Кудрявцева и обратилась к своему звену:

— Давайте ставить на голосование. Кто за то, чтобы в понедельник рассказать Нине Григорьевне.

Руки поднялись.

— А ты чего, Ильин?

— Я — воздерживаюсь.

Только Корягин и Кудрявцева голосовали против.

— Ну вот и все, доострились, — мрачно сказал Зайцев. — Подсчитали — прослезились.

— А что делать с письмами? — спросил Ягодкин.

— Оставить до понедельника, — предложил Зайцев.

— Шесть часов ровно, — не удержался Миронов.

Но никто не обратил на него внимания. Не до того было. Мрачные расходились ребята, и даже то, что сегодня и завтра не надо было готовить уроки, — никого не радовало.

— Так было хорошо, так интересно, — вдруг ни с того ни с сего сказал проштрафившийся Щукин.

— Все хорошее надо сохранить… — завелась было Оля.

Но ее никто не слушал.

— Ладно, помолчи! — сказал Корягин.

Так все молча и разошлись по домам.

«…Уже целую неделю жил Генрих в хижине гостеприимного Миронэ. Миронэ состоял некогда на государственной службе в почтовом ведомстве, но теперь, по старости, оставил ее и поселился в уединении вместе со старой и верной своей спутницей и женой Бертой. Они-то и предложили гонимому судьбою и людьми Генриху кров и сытную пищу. Но не в правилах благородного Генриха злоупотреблять гостеприимством, пусть и искренним!