Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь

— Очень! — сказал я. — Спасибо! — сказал я. — Войны не будет! — сказал я, попрощался и вышел из Басовопапиного кабинета.

В другой комнате все еще были сама М. Басова и ее бабушка.

— До свиданья, — сказал я, проходя мимо них.

— Куда же вы, Сенечка? — спросила бабушка.

— Спасибо, — сказал я. — Я пошел домой. Войны не будет. — И я вышел в переднюю.

— Какой войны? — крикнула мне вдогонку Басова.

— Троянской, — сказал я, и Басова приросла к месту.

Бабушка вышла в переднюю за мной. Она взяла меня за локоть и, косясь в сторону комнаты, шепотом сказала:

— Сеня, вы очень мужественный человек! Я понимаю, как это больно. Но вы терпите.

— М-м-м-м! — сказал я.

— Меня вы можете не стесняться — ведь я бабушка. У меня есть чудесный рецепт: надо растереть мед с мелко нарезанным репчатым луком и этот состав приложить к… больному месту.

Я выпучил на нее глаза.

— К к-какому месту? — спросил я.

— Вы не стесняйтесь. Мне Машенька рассказала, почему вы к нам долго не приходили. Карбункул на… — она, как тогда, опять помахала рукой где-то сзади и пониже спины, — … на этом месте. Это ужасно!

— Какой карбункул?! — крикнул я, а она приложила палец к губам. — Какой карбункул? — крикнул я шепотом.

— Ну, фурункул, в просторечье, так сказать… чирей, — сказала она тоже шепотом. — Нарежьте лук мелко-мелко…

— С-с-спасибо, — сказал я и пошатываясь вышел на площадку.

— До свиданья, Сенечка, приходите, — сказала Басова бабушка. Она стояла на площадке и смотрела мне вслед, пока я не спустился во двор.

В подворотне торчал Хлястик. Есть такой Фуфлиный дружок. Жутко противный тип. Пристает ко всем на Моховой.

— Все к Машеньке ходишь? — спросил он, ехидно ухмыляясь.

— Все к Машеньке хожу, — сказал я и съездил его по уху.

— Ты что?! — заорал он.

— Кон-крет-ная си-ту-ация! — сказал я и съездил его по другому уху.

— Ты чего?! — заверещал он.

— Отрицательная эм-моция, — сказал я и влепил ему по третьему. — Карбункул, в просторечье — чирей, — сказал я и замахнулся, чтобы дать ему по четвертому уху, но он смылся, испарился, исчез — только пыль завивалась по Моховой. Я направился домой. Немного полегчало, но в голове мыслей никаких не было, а были туман и каша. Я только старался все-таки сдерживать свои отрицательные… эти самые…

Дома никого не было. На столе лежала записка: «Сенечка! Оля ушла к подружке. Миша гуляет с собакой. А я пошла на вокзал встречать, вот радость-то, Полю. Получила телеграмму, что приезжает. Папа опять будет поздно. Ты покушай. Гречневая каша с мясом, горячая, у меня на кровати под подушкой, завернута в газету. Мама».

Чудная она — мама: все думает, что я маленький. Но то, что тетка Поля приезжает, это здорово! С ней не соскучишься! Она толстая, веселая, шумная и очень деловая. Редко она к нам приезжает, но это всегда целое событие. Опять мы с ней будем носиться по городу как угорелые, и она будет останавливаться чуть ли не у каждого дома и ахать и охать — вот, мол, красота какая и, наверно, в этом доме жила или живет какая-нибудь знаменитость — и говорить, как она нам завидует, что мы живем в таком прекрасном, чудесном, красивом, великом городе, и будет ругать меня, что я не знаю, какой это дом и кто в нем жил. А я и действительно почти ничего не знаю о Ленинграде. Знаю немного Эрмитаж и Русский музей — мы туда со школой на экскурсии ходили, знаю еще Военно-морской музей и Артиллерийский, кое-что знаю про Медного всадника и Петропавловскую крепость, ну и «Аврору», конечно. Но это ведь все знают, и мне всегда становится стыдно перед теткой Полей, и каждый раз я даю себе клятву к следующему ее приезду обязательно изучить наш город, но каждый раз почему-то не удается.

Вот сейчас я разозлился на себя и решил хоть как-нибудь поправить дело — завтра ведь она меня наверняка потащит по городу. Зайду-ка я к дяде Саше. Он все знает. И я зашел.

Он сидел за столом, чинил транзисторный приемник и тихонько напевал чего-то себе под нос.

— Привет, — сказал он. — Куда пропал?

Вот елки-палки, я со всеми делами и забыл про ту, красивую…

— Да так, по разным делам задержался. Вы извините, — сказал я.

— Не извиняю, — сердито сказал он. — Я тут жду, никуда не ухожу, а он, оказывается, не только свое, но и чужое время ценить не умеет. Опять, наверно, сорок пять минут «пшикиули» куда-нибудь, а еще часа полтора «голубым огнем сгорели». Так, что ли?