Иван Синельников: Подсолнушек

Писать для детей очень трудно, но рассказывать о них самих еще труднее.

Автор этой скромной книжки Иван Филиппович Синельников рассказывает о детях так, как рассказывал бы о своих сверстниках сам маленький герой — безыскусственно, просто, даже чуть наивно. Он видит наш современный мир взрослых детскими глазами, восхищается их восхищением, радуется их радостью, удивляется их удивлением.

Его мальчишки: — не заведенные куклы, не посыпанные сахарной пудрой пай-мальчики, не маленькие старички, изрекающие по каждому поводу нравоучительные мысли, а наши обыкновенные советские дети, любопытные, жадные ко всему, что их окружает, подчас озорные. И у каждого свой характер, свое лицо. И в этом подкупающая привлекательная сторона незатейливых рассказов Ивана Синельникова, подчас будто списанных с натуры. Они правдивы, искренни, образны. Образность их — художественные детали, метафоры и сравнения — тоже как будто увидены детскими глазами. Сказать, что «тень летящего самолета скользит по степи, словно тянется за ним на веревке» или что дождевые капли «застучали по крыше как тысячи молоточков», — как это верно и близко детскому восприятию мира. И таких деталей в рассказах И. Синельникова немало. Рассказы прочтут с интересом и дети и взрослые. Детям доступны живость новелл, до предела прозрачный язык, близкие их восприятию переживания маленьких героев, взрослых заинтересует тонкость и непосредственность детских чувств при первом знакомстве с окружающим миром.

Первый робкий рассказ Ивана Синельникова был напечатан в 1946 году в альманахе «Дон». После этого автором написано немало. Но рассказы этого сборника — «Побег», «Заячья шубка», «Лешка-Робинзон», «Щукаренок» и особенно «Подсолнушек» можно считать лучшими из всего им написанного.

Об этих рассказах, прочитанных еще в рукописи, тепло отзывались такой художник, как Валентин Катаев, и наш земляк, тонкий знаток детской души Иван Василенко. Им принадлежит первое доброе слово о Синельникове. И можно только пожелать, чтобы это доброе слово автор оправдал в новых рассказах. Книжка эта только обнадеживающее начало, а за нею должен последовать упорный труд мастера. Пожелаем же Ивану Синельникову доброго пути!

Г. Шолохов-Синявский

В окно, уцелевшее после артиллерийского обстрела, пробрался лунный луч. Он лег на полу, возле кровати, уперся в стену. Стена точно ожила, и на ней разноцветными искрами переливается иней. Иней — на потолке, карнизах и на давно не топленной железной печке.

Дима лежит на кровати, смотрит на иней, и ему кажется, будто дед-мороз развесил в комнате свои игрушки.

Завтра — Новый год и день рождения Димы. Он вспомнил, как справляли его именины в прошлом году. Большая убранная елка стояла посреди комнаты. Вечером со свертком пришел папа. Он зажег свечи на елке и шутливо потрепал Диму за уши.

— Димка-невидимка! — сказал он. — Расти большой, как эта елка!

А утром Дима нашел под подушкой портфель с учебниками — подарок деда-мороза.

Дима шарит рукой под подушкой и говорит вслух:

— Может, и теперь дед-мороз положил что-нибудь вкусное?

Ему хочется пить, но вода в бидоне замерзла, а водопровод давно не работает.

У другой стены, укрытая поверх одеяла тяжелой маминой шубой, лежит Димина сестренка Света. Она долго плакала, потом уснула.

Откинув одеяло, мальчик садится на кровать, осторожно щупает забинтованную голову. Недавно он вышел на улицу, недалеко разорвался снаряд — осколок ранил его. Мама сделала перевязку, пошла за врачом.

Давно бы ей пора вернуться… Дима прислушивается к гулу орудий. Стреляют наши батареи. Прежде чем сюда долетит звук, на потухшей электрической лампочке вспыхивают зарницы. Кажется, будто лампочка, набравшись сил, хочет загореться, но что-то ей мешает.

…Незаметно наступает утро. В комнату просачивается свет, жиденький, мутный, как застоявшаяся в аквариуме вода. От этого стены и печка выглядят еще холоднее и хочется с головой спрятаться под одеяло. Там теплей, но страшно. И мамы все нет.

Дима напряженно смотрит на дверь. Он даже слышит шаги на лестничной площадке. Наверно, мама… Раньше она ходила быстро, не останавливалась на площадке. Теперь у нее что-то с сердцем. Сейчас она войдет, сядет на стул и, откинувшись на спинку, долго будет сидеть отдыхать с закрытыми глазами. Расстегнет пуговки на шубе, полчаса будет разматывать шарф. Покончив с этим, вздохнет и скажет: «Наверно, скоро помру!.. Все помрем!..»