Иван Синельников: Подсолнушек

Сначала Диме было страшно слушать ее, потом привык. Он не верил и не мог себе представить, что не будет ни его самого, ни мамы. Почти все соседи умерли, а он с мамой нет!

В углу что-то по-птичьи пискнуло: ить… вить… ити… вити…

Дима удивился: «Не может быть, чтобы это была мышка!» Давно уже нет ни мышей, ни кошек, ни собак. Ему кажется, что их вообще никогда не было.

На своей раскладушке заворочалась Света и уронила на пол жестяную коробку. В этой коробке она хранила собранную летом коллекцию бабочек, жучков и козявок. Коробка была пуста и лежала раскрытой…

Дима опять услыхал птичий голосок. Он посмотрел на печку и все понял. Это ветер раскачивал печную дверцу, и она взвизгивала: ить… вить…

На стене в облупившейся раме висит большая картина. Диме не хотелось бы на нее смотреть, но глаза сами тянутся к ней. И как не смотреть, когда там нарисованы утка, заяц и большая жирная рыба? Когда на них смотришь, начинает ныть в животе.

Если бы все это было настоящее!..

Вдруг Диме почудилось, будто заяц шевельнул ушами, сел на задние лапки и заговорил:

— Хочешь, я тебе принесу рыбки?

— Конечно, хочу, — сказал Дима.

— Сейчас!

Заяц прыгнул на пол и убежал. На картине остались утка и жирная рыба.

Пока Дима ждал зайца, утка и рыба тоже ожили. Утка улетела, а рыба бултыхнулась в аквариум и ну там нырять и плавать!

— Ага! — закричал Дима. — Попалась!

Дима взял со стола нож, стал подкрадываться к аквариуму. Там он увидел крошечных, вмерзших в лед золотых рыбок. Их окружали маленькие пузырьки воздуха. Откалывая ножом лед, Дима добрался до рыбок и стал их есть.

Ел не разжевывая, не ощущая вкуса. Когда остались две рыбки, Дима положил их на подушку Светланы. С трудом он добрался до кровати и лег.

…Дима метался в бреду. Он видел себя на улице, пустынной и черной. Снег тоже почему-то был черный и совсем не холодный. Дима взял его и руку, и руке стало тепло, как в варежке. Потом к нему подходила Светлана с золотыми рыбками.

Первое, что он увидел, когда очнулся, была печь. В ней горели дрова и пахло чем-то съедобным, вкусным. От этого запаха Диму стошнило. Вот уж чего бы он не хотел, так это есть!

Потом он увидел маму. Она не сидела на стуле с закрытыми глазами и не разматывала шарф. Она что-то жарила на плите. Дима видел на столе каравай пшеничного хлеба, бутылку молока и целую гору еды. Дима даже закрыл глаза: уж не приснилось ли все это?

К нему наклонилась мама:

— Димка-невидимка! — радостно сказала она. — Ты проспал день своего рождения! Сегодня — третье января. Наши прогнали фашистов!

Дима плохо слышал слова матери, как будто ему в уши набилась мыльная пена. Но он улыбнулся. Потом, силясь что-то припомнить, посмотрел на картину. Рыба, утка и заяц по-прежнему были на своих местах. Аквариума не было на подоконнике: наверно, мама отнесла в чулан.

Тетю вызвали телеграммой, когда скоропостижно умерла Костина мать. Покойницу похоронили, а племянника Катерина Семеновна решила увезти к себе.

Перед отъездом громоздкие вещи тетя распродала, а кое-что помельче стала укладывать в узлы и чемоданы. Костя ко всему оставался безучастным, но когда увидел, что тетя укладывает в чемодан мамины лакированные туфли и голубое шелковое платье, у него выступили слезы.

Тетя удивленно взглянула на мальчика.

— Глупенький, — сказала она, — покойнице теперь ничего не надо, а вещи хорошие. Не оставлять же их тут!

Будь Костя постарше, он бы устроился на работу и никуда не уезжал. Но ему шел только одиннадцатый год, учился он в четвертом классе, а таких на работу не принимают.

Механик гаража, где работала Костина мама, и вахтерша Полина Егоровна тоже советовали Косте уехать.

— Не к чужим едешь, а к родной тете, — сказала Полина Егоровна. — Подрастешь, закончишь школу — вернешься к нам.

На прощание механик, дядя Степа, подарил Косте настоящие шоферские перчатки-краги и книжку Аркадия Гайдара.

Но Косте было не до подарков.

…Комнаты у тети были тесные, низенькие, в сумрачном углу висело много икон. День и ночь перед ними горели лампады. Оттого что комнаты никогда не проветривались, казалось, все здесь: стены, потолок, старинная мебель в белых чехлах и даже пузатый медный самовар — было насквозь пропитано запахом лампадного масла и ладана.

К тете ходили какие-то больные женщины. Они приносили в кошелках живых кур, гусей, толстые куски свиного сала. Тетя запиралась в своей комнате, что-то там делала. Уходили женщины с пустыми кошелками.