Николай Павлов - Рассказы о Вадике и Жене

— Не хочу!

— Почему? — допытывалась учительница, не повышая голоса.

Вадик молчал, хмуро поглядывал на белокурую, хрупкую Сашу Желтевшую. Глаза у нее голубые, щеки нежные, косички светлые. В косах — белые шелковистые ленты. И вся она такая чистенькая, тоненькая, аккуратная… Недаром ее зовут ее Сашей, а Сашенькой. До нее, пожалуй, и дотронуться страшновато.

— Не-е хочу… с девчонкой сидеть, — угрюмо ответил Вадик.

— Вот как! — воскликнула Нина Матвеевна. Она в первый раз рассердилась на него. — Подумай, Вадик, хорошенько.

— У нас дома девчонок хватает. И в музыкальной школе тоже…

Тут Нина Матвеевна так пристыдила его, что он и головы поднять ее смел. Она взяла его и Валины тетради, показала классу: полюбуйтесь, мол!

— Дома, говоришь, девочек хватает… А сестра у тебя есть?

— Ну, есть.

— Не «ну»! Что ж она не научит тебя писать чисто?

— Галинка-то? Ха, печатными буквами!

— Погоди-ка, — припомнила учительница, — ведь Женя Рузина — твоя соседка. Вот вечером мы вместе с ней и потолкуем.

Скрепя сердце, Вадик перешел к Сашеньке. После уроков Нина Матвеевна задержала его и позвала из соседнего второго «А» класса Женю.

Беседа была недолгой и, прямо сказать, не очень приятной. Вадик сидел за партой и старательно прятал измазанные чернилами руки, Женя смотрела недоуменно.

— Что он… сделал, Нина Матвеевна? — тихо спросила Женя. — Неужели он… учится плохо?

Вадик хотел энергично запротестовать, но тут же припомнил, что никогда не показывал Жене свои тетрадки, а предпочитал рассказывать о пятерках по чтению.

— Пишет грязно, — ответила учительница и упрекнула Женю, — почему не научишь его аккуратности?

Нина Матвеевна ни слова не говорила Вадику, а все Жене: надо внимательнее относиться к соседу; быть ему старшей сестрой; хорошо бы каждый день, помогать ему… От этого у Вадика темнело в глазах.

Как только Нина Матвеевна отпустила их, он со всех ног кинулся бежать.

Женя ничего не рассказала дома, но ходила с таким видом, точно знала какой-то большой секрет. Она пыталась подойти к Вадику, но тот отвертывался, не хотел разговаривать.

Назавтра был «музыкальный» день. Вадик отчаянно путал ноты. Фима Фимовна придиралась пуще прежнего, попрекнула за пятно на брюках, как будто он посадил пятно нарочно; словно ей было до этого дело! Если кто-нибудь из ребят пел особенно плохо, она говорила: «Ты поешь, как Вадик Чудненко»… Разве не оскорбительно?

Дома он плохо ел, замечания бабушки пропускал мимо ушей. В самом мрачном настроении пришел в класс и сел вместе с Гребневым.

— Правильно! — похвалил его тот.

Нина Матвеевна, войдя в класс, сразу посмотрела на него, подошла, взяла за руку и молча отвела к Сашеньке Желтовской. В лице учительницы не было ни одной злой черточки, иначе Вадик не позволил бы так поступить с собой.

От всех неудач ему хотелось плакать, и он презирал себя за это.

А все-таки надо было терпеть, учиться и, главное, писать чернилами…

Он смотрел на чистую, без единой помарочки, тетрадь Саши, грыз конец ручки и думал. В голову приходили мрачные мысли.

Он решил, что учиться невероятно трудно, а чистописания ему вообще никогда не одолеть. Точно так же, как злосчастной музграмоты.

А ведь есть, наверное, школы, где не учат чистописанию. Зачем, к примеру, это самое чистописание летчикам или морякам? Музыка им тоже определенно, ни к чему. Вот бы разузнать об этом хорошенько!

Он размечтался о такой необыкновенно приятной школе, в которой можно писать кое-как, простым карандашом, без линеек и строчек, машинально обмакнул перо в чернильницу; с него сползла толстая, пузатая капля, растеклась продолговатой лужицей по странице. Ну вот, пожалуйста!.. Не везет, да и только.

Заметив, что Сашенька поглядывала на него и на кляксу с огорчением и сочувствием, Вадик еще больше нахмурился. «Ха, новости: смотрит жалостным взглядом… Тихоня белобрысая».

В переменку он обсуждал сложившуюся обстановку с Валькой Гребневым. Тот посмеивался, подзадоривал: всюду, мол, ты с девчонками; взял бы да ушел ко мне или — придумал! — нарисовал Сашке рожицу в тетрадке. Подумаешь — чистюля, пятерочница — в пример ставят…

Сказано — сделано!

Они забежали в класс, взяли Сашину тетрадь, нарисовали на двух развернутых страницах огромную, уморительную рожицу, круглую, как блин, с толстым носом в виде картофелины, с глазами-кляксами величиной с пятаки. Валька от удовольствия заливался смехом. Наспех промокнув рисунок, они сунули тетрадь в парту.