Николай Павлов - Рассказы о Вадике и Жене

— Это пианино, — уверенно определил Вадик.

Пианино блестело, его зеркальная поверхность слегка туманилась. Бабушка взяла белую тряпочку и стала вытирать. Папа включил свет. Отблески заиграли на крышке пианино.

Папа сказал:

— Наши мамы купили подарок для всех. Хороший подарок. Спасибо нашим мамам.

— Спасибо! — хором закричали ребята.

— Баловаться и трогать без разрешения нельзя, — продолжал папа. — Вы все будете учиться играть. Будете крепко дружить. А кто не захочет жить в дружбе… — папа взглянул на Вадика. Вадик опустил глаза, — тому не будет позволено играть на пианино.

Вадик чувствовал, что все смотрели на него.

— Я думаю, таких среди вас не найдется, — закончил папа.

— Конечно, нет, — подтвердила Женя и обратилась к Вадику. — Пианино будет стоять у вас, но оно общее, — пояснила она. — Понимаешь, для всех.

Женя от радости забыла про ссору. Еще бы. Такое замечательное пианино! Как в школе. Даже лучше. Совсем новое.

— Анна Александровна, сыграйте. Просим вас.

Папа Чудненко открыл крышку, и все увидели два ряда клавишей — белых и черных. Анна Александровна села на стул и тронула клавишу. В комнате раздался тонкий, чистый звук. Женя тихонько, радостно засмеялась. Скоро и она сядет вот так…

Тетя Дуся запела. Женя не удержалась, стала подпевать ей. И папа Чудненко присоединился к ним.

А Вадик между тем сбегал в свой уголок, собрал в охапку лучшие игрушки и притащил их. Когда кончили петь, он потянул Женю за рукав и зашептал:

— Хочешь посмотреть волчок? Мне не жалко, возьми. Вот паровоз. Вот яхта. Бери, бери! Пусть игрушки будут для всех, и мы будем дружить, как наши мамы. Ладно?

Год — это очень много дней; и месяцев тоже много — целых двенадцать.

Но как бы длинен год ни был, он все же прошел, и Вадик Чудненко стал школьником.

Лишь самые первые дни он позволял бабушке провожать себя до школы, а потом уж ходил самостоятельно. Ведь учился-то он во вторую смену — к чему тут провожатые?

На нем был форменный ученический костюм, ремень с пряжкой и, главное, фуражка, из-под которой он глядел с молодецкой гордостью: посмотрите-ка, школьник идет!

Вадик имел портфель новее Жениного, круглый расписной пенал, букварь в блестящей целлофановой обертке и огромную коробку карандашей — тридцати шести цветов.

Если теперь бабушка звала «Дети!», он считал, что это относилось к Галинке да к Верочке Рузиной. Когда же кто-нибудь невзначай называл его «ребенком», Вадик обижался и хмурился. Зато обращение «Эй, пионер!», которое иногда приходилось слышать на улице, было приятно, хотя оно пока и не отвечало истине. В школе его в первые дни называли не Вадиком, а по фамилии — Чудненко, и это тоже звучало ново, удивительно и почетно.

Учительница, Нина Матвеевна, молодая, приветливая, нравилась Вадику. У нее были улыбчивые ясные глаза и мягкий голос. Она посадила Вадика с Валей Гребневым, круглым, полным, как бочонок, мальчиком, у которого пухлые румяные щеки были похожи на булочки.

На первых уроках Вадик сгорал от нетерпения; он жаждал настоящего ученья, рвался считать до ста, а вместо этого Нина Матвеевна, улыбаясь, велела рисовать крючки и елочки, показывала одну — две буквы за весь день.

Вадик рисовал старательно, отвечать на вопросы вызывался первым, палочки для счета презирал — папа научил его быстро складывать в уме.

Валя Гребнев, наоборот, не тянул руку и не спешил считать. Нередко он вытаскивал из сумки сладкий калач или поджаристый пончик и принимался его аппетитно уплетать.

— Чем ты занят, Гребнев? — спрашивала Нина Матвеевна.

— Пончик ем.

— Почему ты это делаешь? — с легким укором говорила она.

— Потому что пончик вкусный. С повидлом он.

— На уроке нельзя.

— А мне мама велела в школе скушать, — оправдывался Валя, продолжая набивать рот.

В самом деле, не бросать ведь пончик, если он такой вкусный!

Нина Матвеевна терпеливо объясняла, как надо вести себя в школе. Ребятам казалось, что она не умела сердиться. А в других классах, говорили, учительницы попадались строгие-престрогие. Известно — уж кому как повезет…

Самыми интересными были уроки свободного рисования. Даже обычно медлительный Валя Гребнев оживлялся. Его отец работал шофером, знал машины всех марок — и грузовые, и легковые; Валя рисовал исключительно машины, рисовал уверенно, по памяти, вызывая уважение Вадика. Втайне Вадик досадовал, что автомобили у него выходили хуже гребневских, но зато он с успехом изображал суда: парусные корабли, многотрубные пароходы, подводные лодки.