Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

Толя остановился.

— Ну иди, иди. В бокс проиграл, училище опозорил. Иди, долг отдам. Сколько я тебе ещё должен?

И то, что Карпыч напомнил Толе о боксе, было его непростительной ошибкой. Услышав знакомое слово, Толя вдруг сгруппировался, втянул огненную голову в плечи, сжал кулаки и сделал такую зверскую физиономию, что Карпыча от неожиданности сдуло на несколько метров назад. И как было не сдуть, когда от одного Толиного лица не одному Карпычу, а целой роте Карпычем впору было испугаться.

Опомнившись, Карпыч свёл глаза над своим картофельным носом и позвал:

— А ну иди сюда, с-с-сченок, пиявку поставлю.

— Сам иди, — из глухой защиты подавал голос Толя.

— А ну иди сам, — настаивал Карпыч.

— Нет, сам иди.

— Иди, а то будет хуже, с-с-сченок.

— Это мы ещё посмотрим, — на этот раз за Толю сказал боксёр в весе комара, сделал шаг навстречу, и Карпыч отступил.

И тут с улицы донеслось:

— Шестая рота, становись! Равняйсь! Смирно! – Карпыч вылетел из столовой, и уже после команды «Шагом марш!» – донеслись слова подполковника Петренко: — Карпов, горе моё! Опять опаздываешь? Ну сколько можно? Марш на левый фланг! Ну когда ты научишься?..

— Молодец, — похвалил Толю Витька. – Молодец, здорово ты его!

Толя смущённо улыбался. Это была его первая боксёрская победа.

Через два дня об эпидемии во втором взводе уже не вспоминали, а на третий объявили карантин, отменили увольнения, танцы, поход в театр, и половина училища вместе с сержантом Чугуновым заболела гриппом.

В субботу Витька, счастливый, что наконец-то удалился с глаз сержанта, сбегал к Лыче, и тот написал второе письмо. Он торопился показать его Саньке, но в коридоре встретил Женю Белова.

— Мне больше всех не везёт, — жаловался Женя. – Вот и сегодня иду в наряд, а туалет самому придётся мыть.

Витька нетерпеливо посочувствовал ему, побежал за Санькой, показал Лычино сочинение и поручил всё переписать печатными буквами…

На фильмы, которые показывали в воскресенье в семнадцать часов, обычно ходила малышня из седьмой и шестой роты. Остальные находили себе занятия поинтересней в увольнении, роте и ещё где. На этот раз все роты привели строем и посадили на свои ряды. Седьмая рота — впереди, первая – на камчатке. На сцене блестели трубы музвзвода, как на троне восседал огромный золотозубый барабанщик Петя. Младшие переговаривались шёпотом, поглядывая на командиров, а старшие возмущались, показывали знаки музыкантам и искренне удивлялись, зачем это оркестр перед кино взобрался на сцену. Изредка с камчатки доносилось:

— К чему марши-то перед кино?

— Что они там собираются делать?

— Ха, таперы, фильм озвучивать! – летело с одного конца зала.

— Сапожники! – орали с другой стороны камчатки.

— Они собираются танцы на сцене устраивать!

В зале уже начали топать сапогами, но на сцену поднялся заместитель начальника училища полковник Зотов, поправив квадратные очки, строго посмотрел в зал и потребовал, чтобы суворовцы научились управлять своими эмоциями. Подождал, когда эмоции будут укрощены, и объявил, что в рамках эстетического воспитания духовой оркестр нашего училища теперь каждое воскресенье будет играть классические произведения из репертуара Моцарта, Баха, Бетховена и Чайковского.

— Этой прекрасной идее поднять музыкальный уровень во время карантина мы обязаны дирижёру оркестра майору Шабурко. Майор вышел перед залом и слегка качнул головой.

— Эта зануда до самого ужина будет нас оглушать, наклонился и шепнул Витька, — и поэтому Санька не расслышал, что же собирается сейчас исполнять музвзвод – сонату или симфонию, и кого – Баха или Бетховена?

Когда Шабурко взмахнул руками, со сцены в зал потянулось что-то тяжёлое и грустное, по-кладбищенски тоскливое.

Санька оглядывал зал и думал, что после карантина оркестр должен будет перейти на что-нибудь весёлое. Старшие суворовцы поудобнее усаживались на сиденья, втягивали головы в расстегнутые шинели и пытались уснуть. Младшие внимательно осматривали оркестр и золотозубого Петю, который нечасто, но усердно вбивал колотушку в большой барабан духового оркестра и улыбался не в тон мелодии. И только один Волынский, сидевший на первом ряду, подпирал голову руками и с восхищением слушал музыку. В музыкальных переходах Волынский вздрагивал, и со стороны казалось, что он рыдает.

— Ты письмо отправил? – спросил Витька.