Наталия Лойко - Ася находит семью

Ах, как Варе хотелось, чтобы к ней привязалась хорошая жизнь! Такая, которая прежде так явственно ей представлялась…

Неверным было бы утверждать, что она на новом месте чувствовала себя несчастной. Варя всегда любила детей и никогда не боялась работы. А где еще так явственно видишь плоды своих трудов, слышишь вокруг себя столько гама, столько смеха, как не здесь, говоря языком военных лет, — на детском фронте?

И все же Варя сознавала: судьба ей не улыбнулась, жизнь вцепилась в нее сотнями забот, сотнями детских рук и не дает хода. Теперь Варе ни за что не подняться, как она возмечтала. Не выучиться ей, не дотянуться до того, кто считал ее несознательной, кто ни разу в письме с фронта не обмолвился словом, которое перевернуло бы ее жизнь. А ведь этого слова, этого радостного признания она ждет с первой встречи, с весны, расцветшей почти четыре года назад…

Сейчас март — месяц глубоких сугробов и промерзших стен. Месяц, когда детей нельзя выпускать на прогулку в тряпичной обуви, особенно если ее негде потом просушить.

Заведующая детским домом и руководительница швейной мастерской (обе еще в сентябре приступили к своим новым обязанностям) стоят в кладовой, гадая, как потолковей распределить между всей массой детдомовцев тридцать пар сапожек. Распределить таким образом, чтобы каждый питомец хоть полчаса в сутки мог погулять. Обувь — это кислород, как говорит детдомовский врач.

Детская обувь прибыла с фабрики, работающей на армию. Маленькие сапожки выглядят щеголеватыми модельками солдатских сапог. Татьяна Филипповна молча ощупывает новенькие, пахнущие кожей голенища, а Варя, поглядывающая на нее, пытается понять: что вдруг нашло на эту женщину?

Она не знает, что Татьяне Филипповне вспоминается иная пара сапог, тоже новых, еще не надеванных, выданных будущему красному перед отправкой на фронт.

— Все-таки, Варя, — произносит Татьяна Филипповна, выравнивая на полке, идущей вдоль стены, ряды сапожек. — Все-таки у нас с тобой большая семья. — Она пытается улыбнуться. — Такую громадную семейку нелегко одеть и обуть.

Вскоре они выходят в коридор, где обе вынуждены в первую минуту зажмуриться: после темноватой кладовки свет, бьющий в окно коридора, слепит глаза. С подоконника на пол стекает вода: наледь, казалось навеки примерзшая к стеклу, подтаяла. Сквозь мутные стекла видно, как быстро летит в синеве неба большая черная птица. Кто это? Грач, скворец?

— Задумалась? — говорит Татьяна Филипповна. — Ждешь весны?

— Нет, не жду, — неожиданно вспыхивает Варя. — Соображаю, где взять тряпку.

В кладовке отыскивается ненужный лоскут, пол под окном вытирается насухо. Варе это — одна минута. Татьяне Филипповне видно, как огрубели, растрескались Варины руки: разве учтешь, сколько чего они перемыли, перечистили, перелатали за последнюю трудную зиму? А сколько дров перепилили, перетаскали? А как редко листали книжку? А нашли ли хоть раз время покрасивей убрать пышные рыжеватые волосы, которые Варя теперь скромно прячет под белый платочек, состряпанный из бывшей пелеринки? Занялись ли эти руки хоть раз Вариными нарядами? А ведь Варе, выросшей в мастерской, среди лент и всякого модного приклада, никогда не было чуждо франтовство.

— Ничего я не жду, — упрямо повторяет Варя, запирая дверь кладовой. — Мне что декабрь, что март — все едино. — Варя не подозревает, что сегодняшний мартовский день запомнится ей больше всех дней и всех месяцев этого года. Однако, понимая, что сказала что-то не так, бормочет: — Я не спорю, ребятне-то весной полегче.

Этим же утром Ксения, воодушевленная известием о тридцати парах сапожек, полученных детским домом, успела сходить в Наркомпрос., получить там тридцать билетов на спектакль «Коппелия» с участием знаменитой балерины Гельцер и теперь спешила домой.

В Наркомпросе ей обещали выдать еще несколько раз по тридцать билетов. Ксения так и объяснила: теперь обуты! Теперь, не боясь простуды, мокрых ног, а следовательно, и мокрых носов, можно вести ребят в многоярусное (разве отопишь такое?!) помещение. Главное, потеплей всех укутать, как укутываются остальные зрители.

Наивысшее удовольствие для Ксении — явиться в детский дом с сюрпризом. Как она торопилась туда в один из метельных февральских дней, чтобы скорей объявить во всеуслышание о полученном разрешении на сломку доживающего неподалеку свой век ветхого строеньица! Первую балку, сухую, источенную жучком, крепко обмотанную концом толстой веревки, доставили волоком во двор детского дома сама Ксения, Варя и Федя. Девочки просто набросились с пилами на это бревно! Славно получилось: старенький, деревянный домишко ползимы обогревал стольких ребят, поддерживал сносную температуру в большущем каменном здании.