Наталья Долинина - Мы с Серёжкой близнецы

Как мы вчера купались! Потому что была суббота, приехал папа, и погода получилась прекрасная. Мы-то думали: уже не будем больше купаться, потому что лето кончается. Через девять дней мы пойдём в третий класс. Лето прошло. Серёжка выучился плавать, а я нет. Но папа сказал: ничего, что я ещё не умею плавать. Я, главное, воды не боюсь и даже нырять умею. Значит, на тот год поплыву. Всегда Серёжка впереди меня, что уж тут поделаешь.

А сегодня мы едем на велосипедах далеко в лес. Уже проехали десять километров и сели отдыхать. Папа с Серёжкой полезли в какую-то щель, и папа, слышу, говорит:

— Это вовсе не дырка, к твоему сведению, а ход сообщения.

— Ход между траншеями.

Когда они вернулись к нам, Серёжка спрашивает:

— Папа, а ты на войне был?

— Нет.

— Почему?

— Потому что мне было десять лет, когда началась война.

— Зачем же ты тогда поёшь «Кто в Ленинград пробирался болотами»? Я думал, это про тебя.

Мама говорит:

— Немножко и про нас.

— Почему?

— Потому что мы — блокадники.

Я знаю, что они были здесь в блокаду. Только я об этом как-то забыла.

Серёжка спрашивает:

— Кто был в блокаде — всё равно, — что на фронте?

— Не всё равно. Но эта песня относится и к нам.

— Папа, а что вы делали в блокаду?

— Как что делали? Учились в школе. Стояли в очереди. Жили.

— Ну…

— Что — ну? Думаешь, это было так просто?

— Нет, я знаю. А зажигалки ты видел?

— Приходилось.

— А тушил?

— Тоже приходилось.

— Много?

— Сколько мог, столько и тушил.

— А мама?

— И мама.

— А вы вместе их тушили?

— Ну что ты, Серёжа, — говорит мама. — Мы же тогда не знали друг друга.

Я спрашиваю:

— А когда узнали?

— Потом, — говорит мама. — В сорок шестом году. После войны. На вечере в мужской школе.

— А как вы учились в блокаду? Света же не было!

— Учились. Приходили в школу, когда она работала. При коптилках учились. В школе нам хряпу давали.

— Какую хряпу?

— Зелёные листья от капусты.

— А помнишь шроты? — спрашивает папа.

— Какие шпроты?

— Не шпроты, а шроты, — говорит мама. — Такая блокадная еда.

— Вкусная?

— Как тебе сказать… Тогда была вкусная.

— А почему вы нам никогда не рассказываете про блокаду? — говорит Серёжка.

— Вы же были маленькие. Правда, Саша?

— Да, — говорит папа. — Теперь можно рассказывать.

— Мам, — спрашивает Серёжка, — а как же ты жила в блокаду, когда твои родители умерли?

— Жила. У меня была детская карточка. Люди мне помогали. Тётя Надя, например.

— Какая тётя Надя?

— Наша соседка, Надежда Петровна.

— Она?

— Конечно.

— Мама, — говорю я. — Ведь она же сердитая.

— Ну и что же? Сердитая она и тогда была. Но зато хорошая. Я ей знаешь как обязана…

Вот это да! Тётя Надя помогала маме! Значит, она только для виду всегда ругается, а на самом деле хорошая? А всё-таки страшно было, наверное, в блокаду!

— Папа!

— Что тебе, Марья!

— А тебе страшно было в блокаду?

— Конечно.

— А почему конечно?

— Всем бывает страшно.

— И героям?

— И героям.

— А почему же они герои?

— Потому что не слушаются своего страха.

— И ты не слушался?

— Да, пожалуй.

— Ты, значит, герой?

— Ну, нет. Я человек — и всё.

— А я человек?

— Надеюсь.

— И я тоже не буду слушаться своего страха?

— Конечно.

Сидим мы на полянке, кругом лес. Велосипеды наши составлены вместе и поэтому не падают. А мы сидим и разговариваем. Отдохнём здесь, разберём велосипеды и поедем по лесной дороге. Впереди Серёжка, за ним папа, потом мама, а за ней — я. Может, я отстану и останусь одна в лесу. Но я не буду слушаться своего страха. Потому что я человек — и всё. Это мы раньше всего боялись, когда были маленькие. А теперь мы уже не маленькие. С нами обо всём можно разговаривать. Вот как.