Николай Григорьев - Двенадцать поленьев

— Это хина? — догадываюсь я. От первого порошка меня скрючило. После второго почувствовал, что глаза полезли на лоб. Третий порошок — я схитрил, проглотил вместе с бумажкой.

Мучились, глотая порошки, и остальные. Однако из кузова неслись бодрые возгласы:

— Да здравствует хина! Хине виват!

Ночь застигла нас в пустыне. Укладываться спать пришлось прямо на земле. Разостлали, какие были, брезенты и принялись гадать: как уберечься от змей? Они в песках смертельно ядовиты.

Каждый предлагал своё, пока не вмешался шофёр.

— Послушайте меня, — сказал парень, — я всё-таки местный, семипалатинский.

И мы узнали удивительную вещь: змея боится овечки. Верблюда не боится, лошади, осла, быка не боится. А от безобидной овечки удирает без оглядки. Даже овечьего запаха пугается.

Шофёр объяснил это так. Овечка, увидев змею, приходит в ярость и пожирает её. Ведь она мать, и у неё ягнята.

Это понятно. Но верблюд тоже не подпустит змею к своему детёнышу. И лошадь не подпустит. И осёл. И бык.

Между тем страшится змея только овцы. Почему? На это шофёр не смог ответить. Впрочем, мы и не допытывались. За день умаялись, да и поздно уже: спать, поскорее спать!

Змей мы уже не боялись. Ведь полушубки, которыми мы накроемся, все из овечьей шкуры!

Проснулся я, увидев сон, что замерзаю во льдах Северного полюса. Не сразу и опомнился. Трясло меня, как в лихорадке. Вот так юг. Как несправедлива природа. Хоть бы самую малость дневной жары приберегла на ночь!

Вдруг обнаруживаю, что я раскрылся. Эге, сам виноват, что на Северном полюсе! Залезай под полушубок, мигом будешь в тёплых широтах!

А когда стало светать, я увидел в куче полушубков инженера. Вот кто вволю выспался! Едва мы его растолкали и подняли с брезента.

Позавтракали, и Пётр Петрович заторопил всех:

— Солнышко встало, пора и нам в путь. Запрягайте, хлопцы, коней! — весело добавил он из песни.

Проехали ещё день.

В сумерках я стал различать дома и даже огоньки в них... Невероятно! Посёлок в глубине пустыни! Или это мираж?..

Пока я терялся в догадках, машина покатила уже по улице между домами.

Остановили машину и в ближайший дом попросились на ночлег.

Хозяйка встретила нас с поклоном:

— Пожалуйте, пожалуйте, дорогие гости!

Потом спросила удивлённо:

— Почему же вас пятеро? А где остальные? Ведь из Семипалатинска вас едет одиннадцать?

Что за чудеса? Откуда она знает про нас?

А инженер мне на ухо:

— Степная почта. Или забыли про конного казаха?.. Узун-кулак быстрее ветра по степи бежит и всё видит, всё слышит. «Узун-кулак» значит «Длинное ухо».

Но вот затопали на крыльце и вошли в хату наши остальные шестеро.

Пересчитав и этих, наша хозяйка успокоилась. Пригласила всех во двор к рукомойнику, а сама стала собирать на стол. Подала нам в двух сковородах яичницу со шпиком. Тут же выставила деревянный жбан, в котором пенился кумыс.

Отличный ужин — дар пустыни!

— Чай пить будете? — спросила хозяйка.

— Будем! Будем! Только разрешите, мы сами поставим самовар!

И заправили самовар водичкой из Иртыша. Она пресная и на редкость вкусная.

Переночевав, мы сделали хозяйке подарок: из своих запасов налили ей в кадку иртышской воды.

Посёлок, оказывается, не так уж мал. Тут и там приземистые каменные амбары с дверьми, окованными железом.

Нам сказали, что в амбарах хранятся кожи, овечья и верблюжья шерсть. Всё это привозят кочевники. А когда амбары наполняются, зовут бычников. Так называют погонщиков быков, живут они тут же.

Всё, что накопилось в амбарах, бычники перекладывают к себе в телеги — и рогатый обоз, пройдя по улицам городка, углубляется в пустыню.

Перед бычниками дальняя, тяжёлая, да и опасная дорога.

Караван быков приходит в Семипалатинск. А там — железнодорожная станция. Кожу и шерсть погружают в вагоны, и попадает это всё на заводы и фабрики. А караван возвращается домой. Но не порожняком. В телегах теперь то, в чём нуждаются кочевники: мануфактура, посуда, сахар, иголки, нитки.

Нас пригласил к себе председатель исполкома. Председатель исполкома нам понравился. Скромный человек, он донашивал своё обмундирование кавалериста гражданской войны. Был он в выгоревшей добела гимнастёрке с заплатами на локтях. На письменном столе лежала фуражка с синим околышем.

Во время беседы председатель посетовал на бычников.

— Не нравится им, товарищи, что по нашим местам пройдёт железная дорога. Кричат: «Шайтан-арба! Шайтан-арба!» А людей это пугает. Ведь «шайтан» — чёрт по-казахски. «Шайтан-арба» — «чёртова телега»... Так они окрестили поезд чёртовым именем. А люди здесь захолустные, шепотки да слушки... Не годится это.