Елена Криштоф - Май, месяц перед экзаменами

Алексей Михайлович ничего не добавил больше, но сквозь произнесенные слова мне явно послышались другие: «Ее нельзя было не любить. Знали бы вы, какая она была…» Ах, какая она была, я очень даже свободно могла догадаться: не по той все еще красивой, только отяжелевшей женщине, что жила у нас в поселке. Я догадывалась по выражению лица Алексея Михайловича.

— Зачем же вы отошли от нее? — почти крикнула я, глядя в это лицо.

— Не так сразу! — Алексей Михайлович засмеялся, и я не поняла, к чему относились эти слова: к моим торопливым выводам, возможно…

— Не так уж сразу, — повторил Алексей Михайлович. — Не так сразу, как вы думаете. Я провел с нею достаточное количество воспитательных моментов. Только она была взрослой женщиной.

— А он — победителем?

— Он действительно вернулся с войны.

— Я не о том.

— Не знаю. Он поспешил увезти Юльку.

Алексей Михайлович сидел, все так же откинувшись на спинку стула, изредка кивая сам себе, словно утверждая: и это можно или нужно сказать, и это…

— Я заметил, вы думали обо мне сначала лучше, чем следует. Потом хуже, чем я заслужил.

Мне нечего было возразить. Наверное, так получилось и на самом деле.

— На ваш взгляд, я тогда отклонился от драки за Селиных безо всяких на то причин.

— Вы деликатный, — перебила я, — вы деликатный и не очень…

Я вовремя проглотила чуть не сорвавшиеся слова, но Алексей Михайлович договорил еще хуже:

— …и не очень смелый человек? — В голосе его не было обиды.

— Нет, я хотела сказать: и не очень напористый…

— Бывают счастливые люди, вроде вашей Нины или вроде Ивана. Ивана Петровича Шагалова. Когда они умирают, им в могилу, как древним, надо класть оружие. И не только истлевшие в прах патроны. Все равно и на том свете они будут сражаться.

«Но нельзя же, — хотелось крикнуть мне, — но нельзя же уходить в сторону! Нужно, в конце концов, воспитывать в себе силу и смелость. Вон даже Виктор, которого мы оба не жалуем, отправляется в горы, надо думать, как раз за этим».

Алексей Михайлович, усмехнувшись, перебил мою не прозвучавшую тираду. Причем, честное слово, он слышал ее от начала до конца и даже дальше. Такое снисхождение было в его глазах.

— Нет, — сказал он. — Нет, я явился к вам вовсе не для того, чтобы заявить: по причине деликатности и старости собираюсь отсиживаться в кустах. Батальных сцен, возможно, и не будет, но разговор предстоит не из приятных.

Он встал торопливо и решительно, будто этот неприятный разговор надо было начинать немедленно: он одернул свой темный пиджак в полоску. И он уже шагнул к порогу — возможно, гораздо раньше шагнул, чем намеревался сначала.

Но и это время ко мне опять постучали. Постучали отчаянно. Будто принесли с поля сражения весть об убитом.

Одним прыжком я оказалась в передней и открыла дверь. За дверью стоял Виктор.

Я помню первое, что пришло мне в голову: «Как раз в таких случаях говорят: на нем лица не было». За рукав я втащила его в коридор.

Несколько минут мы стояли друг перед другом, и я ждала, что вот-вот он обрушит на меня какую-нибудь беду, случившуюся с Ниной, с Ленчиком, с ним самим, с его родителями, наконец.

Но Виктор сказал:

— Я пришел к вам насчет одной теоремы.

Да, сначала у двери он произнес эту фразу, а потом уже увидел Алексея Михайловича, будто наскочил на неожиданную преграду. Но так продолжалось очень недолго. Виктор перевел дыхание от своего бега, что-то настороженное отпустило его, что-то недоброе отошло от него. И он уже мог свободно сесть в кресло и действительно расспрашивать о какой-то теореме. Хотя я была уверена: он и без меня ее прекрасно понимал. Но я смотрела не только на Виктора. Я видела и Алексея Михайловича. Тот вздрогнул, почти как от удара, при появлении мальчика. Надо думать, ему, как и мне, пришла в голову мысль о какой-нибудь вести из дому Антоновых. И потом, когда мы уже сидели, разговаривая о том, что не имело никакого отношения ни к чему, выходящему за рамки этой несчастной теоремы, на лице Алексея Михайловича еще было смущение. Может быть, просто потому, что он всегда несколько враждебно относился к Виктору?

Я пошла провожать Виктора и уже в дверях спросила:

— Ты из дому пришел?

А он на мой вопросительный тон ответил удивленно:

— Нет, от Звонковых.

— Ты хотел мне что-то рассказать, Виктор?

— Нет, все равно ничего не хотел. — Виктор глянул мне в глаза очень прямо и очень серьезно. — Просто надо было зайти…