Иштван Фекете - 21 день

— А ты меня не тронешь? — растерянно поморгала синичка.

— Сразу видно, что ты родилась в этом году, иначе не задавала бы таких глупых вопросов. Отверстие находится здесь…

— Мне кажется, как будто здесь всюду отверстие, и все же я не могу пройти сквозь него. Никак не пойму, в чем дело.

— Цитер, в последний раз тебе говорю: в этом месте дырка. И заруби себе на носу: человека никто не поймет, даже я, а ведь мы с ним друзья… Ну давай, а то у меня дела.

Синичка — растеряв одно-два перышка — вылезла сквозь отверстие в стекле и, не помня себя от счастья, вспорхнула на ореховое дерево.

— Нет чтобы поблагодарить… — досадливо шевельнул усами Цин-Ни и попытался было раскусить жестяную плошку, забытую хозяином на подоконнике. Но поскольку плошка оказалась слишком твердой для его зубов и к тому же нещадно гремела, Цин-Ни сквозь дырку в стекле выбрался на одну из плетей, обвивавших беседку, и подумал, что мог бы сделать это гораздо раньше. По сравнению с прохладой дома здесь было приятно тепло, поскольку солнышко припекало; однако Цин-Ни предпочел остаться в тени: он не любил быть на виду. Беседка нравилась ему еще и тем, что отсюда проселок, до которого от давильни было рукой подать, просматривался как на ладони, и можно было увидеть многое такое, чего мышонку с земли и не углядеть.

Однако в эту пору — после сбора винограда — интересного почти ничего не увидишь. Так что Цин-Ни вздремнул немножко, но ему все время мешали: то ворона каркнет, то сороке найдется о чем поговорить — и конечно же, здесь, на ореховом дереве, — то орех упадет с дерева на землю или на столик под деревом, и тут уж мышонку становилось совсем не до сна. Дело в том, что орех норовит тотчас спрятаться среди опавшей листвы или же катится по земле, стараясь отыскать себе местечко, где можно спрятаться, потому что каждый орех лелеет мечту когда-либо в будущем стать деревом. Но стоит какому-нибудь ореху закатиться к стенам беседки, и деревом ему никогда не стать — в этом можно быть совершенно уверенным.

— Оп-п! — восклицает орех, стукаясь о стену. — Тут неподходящее место…

При этих звуках Цин-Ни окончательно просыпается, замечает упавший орех и вдруг чувствует такой голод, как никогда в жизни.

Цин-Ни спускается по удобной лесенке из виноградных лоз и принимается за орех, который не в силах противостоять твердым как алмаз и острым как бритва мышиным зубам. На ореховых деревьях дядюшки Йоши вызревают сплошь одни крупные грецкие орехи с тонкой наподобие картона скорлупкой, и это их качество для Цин-Ни как нельзя кстати, хотя орехи по размеру в два раза больше его самого и попробуй-ка ухвати их! Однако Цин-Ни разработал свой метод: он вплотную прижимает орех к стене и за четверть часа прогрызает в нем такое отверстие, через которое мог бы даже пробраться внутрь, если бы там было место. Но места внутри нет, и это как раз очень хорошо: весь орех заполнен сердцевиной…

И к тому времени, когда тени отвесно падают на землю, а стало быть, солнце подобралось к зениту, Цин-Ни на редкость неторопливо вскарабкивается на окошко, спускается на пол и так же неспешно идет в подвал, где уютно устраивается в своей норке на дне большого ящика — спать и переваривать сытную еду.

Цин-Ни никому не говорил, снятся ли ему сны и какие именно, но вполне вероятно, что сны он видит и что в них ему являются его друзья люди, и им овладевает удивительное чувство отваги и мудрое веселье.

Цин-Ни невдомек было, что значит обман, и когда он говорил синичке, что человек — его друг, у нас нет оснований усомниться в этом, хотя дружба эта — как иногда бывает — началась с непредвиденного случая.

А дело было так. Почтмейстер и священник в очередной раз наполнили неистощимый бочонок, но при этом малая толика вина пролилась мимо и застыла лужицей в небольшом углублении возле лежня.

Цин-Ни по своему обыкновению подсматривал за людьми, укрывшись за другим, пустым бочонком, когда кто-то из мужчин по нечаянности толкнул бочонок, и зверек, испуганно отскочив, угодил прямиком в винную лужицу.

С бешено колотящимся сердцем примчался он домой и, чувствуя себя выпачканным с головы до пят, тотчас, со свойственной всему мышиному племени любовью к чистоте, принялся вылизывать свою шкурку. Правило есть правило, и мышь в грязной шубке еще никому не доводилось видеть.

Цин-Ни продолжал вылизывать шкурку, когда та была уже безукоризненно чистой; при этом в нем крепло убеждение, будто теперь он значительно больше знает о жизни, чем до сих пор, да и человека в сущности не слишком боится…