Иштван Фекете - 21 день

Хозяином домика был дядюшка Йоши Куругла, когда-то заправлявший железной дорогой, хотя и вовсе не в качестве управляющего. Управляющему сроду оказалось бы не под силу столкнуть на путях два поезда, спустить состав с рельсов или учинить еще какое-нибудь чудовищное крушение, а вот дядюшке Куругле ничего не стоило бы это сделать, но он полжизни только тем и занимался, что предотвращал подобные катастрофы. Именно по этой причине его удостоили награды, отправляя на пенсию, хотя сравнялось ему всего лишь шестьдесят лет и пребывал он в полнейшем духовном и телесном здравии, коим — по мнению одного его приятеля — был обязан исключительно своему положению вдовца. Дядюшка Куругла со свойственным ему благодушием распрощался со стрелками и семафорами, проявив и тут обычное свое невозмутимое спокойствие, которое неизменно сопровождало его все годы службы и которым не мог похвастаться ни один управляющий.

Конечно, ни в коем случае нельзя сказать, что железнодорожника дядюшку Йоши на его жизненном поприще не подкарауливали и черные дни — к примеру, когда пришлось везти жену на погост; однако стрелку на жизненном пути его Юлишки переводил не он, а стало быть, и с этим пришлось примириться. Смерть жены не внесла существенных изменений в его жизнь: ведь железная дорога с ее стрелками и семафорами никуда не делась, и привычные заботы в скором времени заглушили щемящую горечь утраты. К числу незначительных перемен относилось и то, что через несколько месяцев после печального события ключ от винного погреба, который до сих пор висел над кроватью жены, дядюшка Йоши перевесил к своей постели… А позднее и кровать жены переставил в другую комнату, где для нее сыскалось весьма подходящее место, и это несколько успокоило мятущуюся в воспоминаниях душу старого железнодорожника…

«Ну что ж, и через это я прошел», — говорил он про себя, и при этом вряд ли имел в виду что-либо другое, кроме опыта супружеской жизни.

— Чем не холостяк! — приговаривал почтмейстер, добрый приятель Йоши с детских лет, не без воодушевления принявший участие в перестановке мебели, а второй его друг, кальвинистский священник, молча кивал головой, словно давая отпущение ненароком мелькнувшим вольным мыслям…

— Погода стоит славная, — промолвил он, чуть откашлявшись. — Отчего бы нам не наведаться в погреб?

— Светлая мысль! — с восторгом поддержал его почтмейстер, а дядюшка Йоши, бросив взгляд на ключ от подвала, коротко отозвался:

— И в самом деле…

— Верно, Йошка! — подхватил почтмейстер. — Главное, не раскисать, тоска — она как пришла, так и уйдет. А наведаемся мы в подвал или не наведаемся, в конечном счете безразлично…

— У нас есть свежий хлеб, — строго вмешался священник, — и колбасы я мог бы прихватить… Снимать ее с крюка или не снимать — отнюдь не безразлично.

— У меня в доме хоть шаром покати, — отозвался дядюшка Йоши. — В кладовой все выметено подчистую — на поминки ушло… Придется все припасать заново. Ну ничего, поросенком я уже обзавелся.

— Видел я, сколько родни съехалось на поминки, — заметил священник. — Кстати, из вещей все в доме цело?

— Помилуй, Гашпар! — ужаснулся почтмейстер. — Эдакое предположить, да еще будучи священником!..

— В том-то все и дело. Ты разбираешься в телеграфных знаках, в почтовых расходах, в расписках-квитанциях, а я — в душах скорбящих… Ну, выкладывай, Йоши!

— Что говорить, сами знаете, как в таких случаях бывает…

— Еще как знаем! — подтвердил священник.

— Шурин поцеловал золотые часы покойной Юлишки… плакал, говорил, что они дороги ему как память…

— Забрал он часы или нет?

— Я сам отдал ему.

— Вот видишь, почтмейстер, надо смотреть на вещи реально. А теперь — к делу. Я прихвачу хлеба, колбасы, зеленой паприки. Ты принесешь сыру, лук и сало. Йоши предоставит нам вино, подвал и тамошний здоровый воздух.

— Вина тоже порядком поубавилось, — вздохнул Йоши.

— Ох уж эти мне убитые горем родичи! — горько воскликнул священник. — Шурин тянул стакан за стаканом, словно песок воду. Стоит ли после этого удивляться, что он слезу пустил!.. Ну, вы ступайте вперед, а я вас догоню!

Осенняя погода установилась чудесная. На заре выпадала легкая изморозь, однако стоило только солнцу избавиться от рассветной младенческой розовощекости, как оно изливало на мир тепло чуть ли не по-летнему щедро; под его знойными лучами таял иней, а отяжелевшие виноградные, ореховые и вишневые листья один за другим опадали на землю.