Светлана Пономарева - Фото на развалинах

Я не проснулся. Я просто пошёл куда глаза глядят. Куда-то в гущу панельных домов.

Зачем она это сделала? Зачем? Отомстила за несколько безобидных наездов на историка? Но ведь сам Карбони на меня не обиделся. Ему не повредили мои выходки. Я был для него комаром, пытающимся прокусить слоновью шкуру. Он и не заметил моей ненависти. Или Наташа захотела защитить его на всякий случай? Как я на всякий случай нападал… Но для того чтобы поступить со мной так, она должна была быть уверена, что я приду на свидание. Что я буду с ней целоваться… Неужели моя тайна — вообще не тайна? Алиска сто раз говорила, что мне нравится Наташа. Если это поняла даже Алиска, естественно, Наташа тоже догадалась! Получается, она давно всё знает? Замаскировался, называется… Проклятая любовь, почему тебя так трудно спрятать? Чудовищное чувство, которое только всё портит…

Сам не знаю, как я оказался у дома Карбони. Железная дверь в подъезд была открыта, и на ней дёргался на ветру листок «Просьба не закрывать. Ждём врача».

Мне бы тоже пригодился врач. У которого в чемоданчике есть ампулы с ядом. Доктор, сделайте мне смертельный укол. Прямо сейчас. Потому что я больше не хочу жить. Почему это так трудно — умереть по собственному желанию? Почему невозможно приказать своему сердцу не биться?

Я зашёл в темный подъезд. Пахло сыростью.

Поднявшись на нужный этаж, я сел у стенки. Это Карбони виноват, что всё так плохо. Только он. Не было бы его — не заварилось бы всей этой чудовищной каши. Я бы просто сидел на последней парте и смотрел на Наташу. И фотографировал на переменах. И ничего бы не случилось…

Я встал и осторожно провёл пальцем по кнопке звонка. В голове всплыл ряд картинок: историк открывает, я захожу, стреляю в него из пистолета, потом — себе в голову. И всё. Назавтра мы во всех газетах.

Осталась мелочь — найти пистолет…

Я посмотрел на кнопку. И нажал её. Только зачем?

Никто не ответил, никто не открыл. Я стоял и тупо смотрел на дверь грязно-коричневого цвета. Карбони спрятался от меня, как тогда во сне. Это он был виноват во всей истории и, когда она подошла к концу, трусливо улизнул. Я ещё немного постоял, потом смачно плюнул на дверь и начал спускаться. Трусливый историк! Как мне хотелось больно ударить его! Так, чтобы Карбони ничего не успел сказать, а кулак бы уже пришёлся точно в нос. Я остановился и ударил кулаком по стене. Потом ещё. Было не больно, но я с удивлением отметил, что кожа с костяшек сбита и выступила кровь. Вытерев кулак о брюки, я сел на ступеньку, опустил голову и задумался.

Любовь — определённо гадкое состояние, лишенное смысла. Вот взять жизнь: ты её любишь, холишь, лелеешь, а она покидает тебя. Бросает и всё. То же, как я понял, и с другим человеком. Ты его любишь, а он тебя бросает. Любовь и нужна-то лишь для того, чтобы ощутить зло. Я любил Наташу, чтобы ещё раз понять, что мир недобрый, он криво сделан и криво существует. Алиска любила меня за тем же. Я тоже её предал. Она думает, что сегодня, но на самом деле — заранее, ещё до наших встреч. Это мир Алиске показал, что любовь — штука подлая и неприятная. Я в этом даже, не виноват. Мир выбрал меня инструментом. И Наташа тоже не виновата? Я тряхнул головой. Да какая разница! Может, в мире вообще никто ни в чём не виноват, просто так задумано с самого начала…

Рука заболела. Я поднёс её к губам, слизнул кровь. Я был не прав. Надо было не скрывать от Наташи свои чувства, а вытравить их, как только они появились. Никакой любви в моей жизни больше не будет. Хватит.

Не помню, сколько я сидел на лестнице. Наверное, долго. Мимо прошли какие-то парни, посмотрели на меня и вызывающе громко рассмеялись. Затем сверху послышались шаркающие шаги и сердобольный старушечий голос:

— Мальчик, тебе плохо? — Голос обращался явно ко мне.

Я кивнул.

— А где ты живёшь? — старушка в детстве переиграла в юных следопытов. Второй вопрос оказался настолько неуместным, что я рассмеялся.

Старушка обошла меня и, внимательно посмотрев мне в лицо, видимо, поняла что-то своим старушечьим мозгом, озабоченно покивала головой и начала спускаться дальше, бурча себе под нос что-то вроде: «Вот молодёжь пошла, такие молодые, а уже напиваются».

Вот такая, ё-моё, человеческая любовь и понимание. Если бы я выглядел как сердечник или язвенник, то старушка прошаркала бы назад в свою квартиру и вызвала бы «скорую», а если выглядишь, как пьяный, то изволь подыхать на месте, потому что пить тебе рано. Я даже улыбнулся от такого поворота дел. Кстати, раз уж я выглядел пьяным, то нужно ж было этому соответствовать. Поэтому дальше мне пришла мысль, и вполне здравая. По крайней мере, меня в будущем ожидала тошнота, головокружение, зато это могло отвлечь от сегодняшнего позора.